Костин осторожно взял пробирку, рассматривая её содержимое с профессиональным интересом.

– Для этого нужен анализ в сертифицированной лаборатории, – сказал он задумчиво. – Которая согласится провести его без официального запроса. Это сложно, но… у меня есть знакомый в судебно-медицинской экспертизе. Человек, который достаточно заинтересуется необычным веществом, чтобы проанализировать его неофициально.

Елена отметила, как на лице Костина отразилось мимолетное колебание – внутренний конфликт между профессиональной этикой и личной мотивацией. Выбор, который ей самой был слишком хорошо знаком.

– Есть еще кое-что, – сказала она, переходя к наиболее сложной части их разговора. – Человек, который может знать больше о текущих экспериментах Савченко. Марина Климова.

– Девушка, которая предупредила вас о клубе? – уточнил Костин.

– Она была пациенткой Савченко. И, судя по файлам, которые мы нашли, она подверглась частичному «программированию», – Елена сделала паузу, подбирая слова. – У неё развилось диссоциативное расстройство личности с элементами программного контроля. Часть её сознания периодически «активируется» специальными триггерами и действует по имплантированным Савченко инструкциям. При этом основная личность не имеет доступа к воспоминаниям об этих эпизодах.

Костин медленно покачал головой, его лицо выражало смесь недоверия и профессионального скептицизма.

– Вы описываете что-то из шпионских романов, доктор Северова. Раздвоение личности? Программирование? – его голос звучал с интонацией человека, который отчаянно хочет не верить в то, что начинает считать возможным.

– Современная нейропсихология давно признает возможность формирования диссоциативных состояний под воздействием травмы, – Елена перешла к профессиональному тону, который придавал ей уверенность в этой хаотичной ситуации. – При определенных условиях психика может фрагментироваться, создавая отдельные состояния сознания с ограниченным доступом к общим воспоминаниям. То, что делает Савченко, – это контролируемое создание таких состояний с последующим импринтингом специфических реакций на конкретные стимулы. Это не мистика, это… извращенное применение существующих психотехнологий.

Она осеклась, осознав, что её объяснение звучало с оттенком профессионального восхищения – ещё одно проявление той «темной любознательности», которую Савченко точно идентифицировал как её уязвимость.

– Если то, что вы говорите, правда, – медленно произнес Костин, – то эта Марина может быть чрезвычайно опасна. Она может быть… запрограммирована докладывать Савченко о ваших действиях.

Елена обменялась быстрым взглядом с Александром. Эта мысль уже приходила им в голову, но услышать её от постороннего человека было особенно тревожно.

– Нам нужно проверить её, – сказала Елена. – Изолировать от потенциальных триггеров и попытаться получить доступ к имплантированным воспоминаниям. Я могу использовать модифицированную версию своей методики символического отражения…

Она снова осеклась, пораженная внезапным осознанием иронии ситуации: она предлагала использовать ту же методику, извращенный вариант которой применял Савченко, хотя и с противоположной целью. Граница между терапией и манипуляцией, всегда тонкая, сейчас казалась особенно проницаемой.

– Я думаю, сначала мы должны проанализировать вещество, – сказал Костин, принимая решение. – Это даст нам конкретное доказательство. А затем… затем мы обсудим дальнейшие шаги.

Он бросил взгляд на часы – жест, выдающий человека, привыкшего к строгому контролю времени.

– Мне нужно идти, – сказал он. – Чем дольше я здесь, тем больше риск привлечь нежелательное внимание. Я свяжусь с лабораторией завтра утром и сообщу вам результаты.