Мимо прошел полицейский в форме, скользнув по ней равнодушным взглядом. Елена отметила, как её собственный пульс участился от этого мимолетного контакта – её тело реагировало на обстановку правоохранительного учреждения как на потенциальную угрозу. Это было иррационально, но человеческая психика редко следует логике.

«Дистанцированность объективности – иллюзия контроля», – напомнила она себе излюбленную фразу из своих лекций. Савченко всегда критиковал это её утверждение, настаивая, что настоящий клиницист способен к абсолютной объективности. Теперь, сидя в полицейском участке, она ощущала, насколько он был неправ.

«Как объяснить исчезновение человека с помощью картин, не звуча при этом как классический случай апофении?» – думала она, перебирая в голове варианты начала разговора. Каждый сценарий казался неубедительным. В академическом сообществе её методика «символического отражения» уже вызывала достаточно споров. Полиция же наверняка воспримет её как очередного эзотерического шарлатана.

– Северова? – раздался низкий голос, вибрация которого Елена почувствовала почти физически.

Она подняла глаза. Перед ней стоял мужчина в штатском – среднего роста, но с той особой экономностью движений, которая выдает скрытую физическую силу. Его лицо несло следы хронического недосыпа, а глаза – удивительно светлые на фоне общей суровости облика – смотрели так, словно просвечивали не только одежду, но и подсознательные мотивы. Такой взгляд Елена встречала у некоторых своих коллег-психиатров – профессиональная привычка анализировать собеседника, доведенная до автоматизма.

– Инспектор Костин, – он протянул руку с едва заметным мозолистым утолщением на указательном пальце – признаком частой стрельбы в тире. – Пройдемте.

Его рукопожатие было сухим и крепким – профессиональным, но с той дополнительной секундой задержки, которую Елена интерпретировала как неосознанную оценку. Это было похоже на механизм первичного сканирования, который она сама использовала при знакомстве с новыми пациентами. Она отметила иронию ситуации – два профессионала из разных областей, применяющие похожие методы анализа.

Он провел её в небольшой кабинет, отделенный от общего пространства старыми жалюзи, сквозь которые просматривались размытые силуэты других офицеров. Помимо стандартной полицейской мебели – стола, заваленного папками, пары стульев и древнего компьютера – на стенах висели детские рисунки – яркие, жизнерадостные пятна в утилитарном пространстве. Они казались инородными в этой атмосфере потертой функциональности, почти интимным вторжением личного в профессиональное пространство.

– Дочка? – спросила Елена, указав на акварельное солнце с неровными лучами, выполненное с той особой непосредственностью, которая свойственна детям дошкольного возраста.

– Племянница, – отрезал Костин, закрывая дверь с тем особым щелчком, который отделяет личное пространство от публичного. Его ноздри едва заметно расширились – признак подавляемой эмоциональной реакции. Упоминание ребенка явно затронуло чувствительную область, что Елена автоматически отметила как потенциально важную информацию. – Итак, вы психолог, и ваш пациент исчез. Что заставляет вас думать, что это не просто человек, решивший сменить специалиста?

Тон вопроса был насмешливо-скептическим, но Елена уловила в нем не просто профессиональный скепсис, а личную травму – те особые обертоны горечи, которые не скрыть за профессиональной маской. Её тело инстинктивно отреагировало – выпрямилась спина, активировался парасимпатический тонус, дыхание стало глубже. Защитная реакция психотерапевта, готовящегося к сложному сеансу.