Елена проверила дату исчезновения Марины по социальным сетям – последние публикации прекратились ровно 23 месяца назад. За несколько дней до этого она писала: «Новая работа! Не могу рассказать подробности – конфиденциально, но это прорыв в исследовании диссоциативных состояний!»

Запоздалое осознание ударило под дых: Савченко, их общий ментор. Встреча сегодня в клинике, его просьба перезвонить. Что, если…

Звук шагов в коридоре оборвал её мысли. Тяжёлые, медленные шаги, приближающиеся к двери студии. Елена замерла, чувствуя, как сердце готово выскочить из груди. Шаги остановились прямо за дверью. Секунды растянулись в вечность. Наконец, шаги возобновились и удалились по коридору.

Елена выдохнула. Необходимо было действовать. Быстро собрав телефон и альбом с записями, она направилась к выходу. У самой двери заметила то, что пропустила раньше: чёрную визитку, частично скрытую под опрокинутым мольбертом.

Логотип – та же омега в круге – и название: «Пандора». Ниже адрес, совпадающий с координатами из дневника, и текст:

«Только для приглашённых. Пятница. 23:00. Дресс-код: маска и личный грех».

На обратной стороне красными чернилами было написано: «Елена, ты следующая. Спаси меня. – К.».

Последняя фраза – «Спаси меня» – была дописана дрожащей рукой, другими чернилами, словно позже. Мольба о помощи.

Елена проверила по карте: координаты указывали на здание в центре города, недалеко от Марсова поля. Старинный особняк, который, как она знала, принадлежал благотворительному фонду «Новое сознание». Фонду, чьим почётным членом правления был… Валерий Дмитриевич Савченко.

Круг замыкался.

Уже в машине телефон завибрировал. Сообщение с неизвестного номера:

«Уважаемая Елена Андреевна, приглашаем вас на закрытую дискуссию „Границы трансформативной психологии“. Ведущий: В. Д. Савченко. Пятница, 23:00. Ждём вас по адресу, который вам известен. С уважением, клуб „Пандора“».

Елена отложила телефон, чувствуя, как внутри разрастается холодная пустота. Все профессиональные алгоритмы диктовали простые шаги: сообщить в полицию о пропавшем пациенте, проконсультироваться с коллегами, держаться подальше от этого «клуба».

Но глубже, под рациональными аргументами, пульсировало иное чувство – тёмное, иррациональное любопытство. То самое, что не дало ей открыть дверь спальни матери в детстве. То самое, что привело её в психологию – не чтобы помогать, а чтобы понимать. Понимать тёмные углы человеческой психики, включая собственные.

Елена завела машину. На приборной панели светилась дата: среда. До пятницы оставалось сорок восемь часов. Время, чтобы решить – бежать от опасности или встретиться с ней лицом к лицу. Спасти Кирилла… или себя.

В памяти всплыли слова Савченко: «Твоя методика – зеркало моей, Елена. Ты открываешь двери в подсознание, но боишься войти. Я же давно переступил этот порог. В этом наша разница. И наше сходство».

Полицейский участок окутал Елену тяжелым коктейлем запахов – кислый пот стресса, дешевый кофе и та особая нота несвежих бумаг, которая всегда ассоциировалась у неё с официальными учреждениями. Её височная мышца непроизвольно сокращалась, и она машинально диагностировала у себя начальную стадию тревожной реакции. Сорок минут на жестком стуле в приемной – достаточно, чтобы активизировать миндалевидное тело мозга любого человека, не говоря уже о ней, с её гипертрофированной чувствительностью к социальным контекстам.

Елена провела пальцами по краю папки с материалами о Кирилле, ощущая, как холодный пот делает бумагу слегка влажной под пальцами. Эта реакция удивляла её саму – она привыкла быть в роли стороннего наблюдателя чужих тревог, а не носителя собственной. Фотографии последних работ Кирилла казались тяжелее, чем они были на самом деле, словно материализованная тревога добавляла им веса. Каждый раз, когда она думала о своем пациенте, перед глазами вставало его лицо на последней сессии – бледное, с расширенными зрачками и тем особым напряжением лицевых мышц, которое опытный психолог безошибочно определяет как признак паранойяльного состояния.