– Ваалейкум ассалам, – ответил Шерали, который шёл первым, ведя верблюда за уздцы. Все остальные остановились, оценивая ситуацию.

Собаки почуяли неладное. Одна подошла к группе, зарычала, прижав уши. Салим напряжённо следил за ней.

– Мы направляемся в Самарканд, – сказал Шерали.

– В Самарканд? – переспросил молодой пастух, глядя на тюки, прикреплённые к вьючным животным. Он явно заметил – в мешках что-то не то: слишком тяжёлое, слишком аккуратно упаковано.

– Мы местные, – вставил Бектемир. Его голос прозвучал уверенно, но туркменский акцент не остался незамеченным.

Фольке и Штокли стояли чуть поодаль, спокойно, но с пистолетами в руках, спрятанными в складках одежды. Их лица были бесстрастны. Они были готовы стрелять, но знали: убийство пастухов привлечёт внимание. Пропадут люди – начнут искать. Бараны разбредутся – поднимется шум. А если найдут стадо – пойдут по следам. НКВД давно охотилось за чужаками.

– Мы везём кожу для сапог, кумганы. Из Ирана идём, – продолжал Бектемир, но в этот момент один из пастухов прищурился.

– Ты… Бектемир? Сын Рузмета? – его голос дрогнул. – Я видел твою жену два месяца назад. Ты же должен быть на фронте… Говорят, пропал без вести…

И всё. Секунда молчания, и Бектемир сделал рукой короткий знак. Фольке и Штокли одновременно подняли оружие – глухие хлопки пистолетов с глушителями разорвали тишину. Два пастуха упали, сражённые в голову и грудь. Но старик – несмотря на возраст – бросился бежать.

Собаки зарычали и нагрянули на Салима и Турсунa, хватая их за рукава, за халаты. Те с яростью вытащили кинжалы и зарезали животных, густая кровь брызнула на песок. Санжар выхватил автомат МП-40, но Фольке приказал ему не стрелять.

Старик бежал между саксаулов, и в какой-то момент исчез за холмом. Но Алихан с топором в руке метнулся следом и, настигнув его, ударом в шею и спину повалил на землю. Старик вскрикнул один раз – и затих.

Бектемир вытер пот со лба, огляделся. Бараны блеяли, сбившись в кучу.

– Чёрт, – процедил он. – Что делать с этим стадом? Убивать – бессмысленно, прятать – невозможно. Кто-нибудь увидит – и всё.

– Двигаемся дальше, – скомандовал он. Времени не было.

Солнце уже опускалось, и всё вокруг приобрело зловещий оттенок. Кровь, впитавшаяся в песок, казалось, испарилась, растворяясь в закатном свете, окрашивая горизонт в тёмно-красные и фиолетовые цвета. Тени становились длиннее, песок – холоднее, воздух звенел от тишины.

Но диверсанты не заметили одного: за дюной, лежа в пыли, притаился мальчик – четырнадцатилетний сын убитого пастуха. Он всё видел. Его губы дрожали, руки тряслись, но он не двинулся, не издал ни звука.

Он ждал темноты, чтобы уйти в кишлак, к людям. Рассказать. Поднять тревогу.

Он знал: это война, и он больше не ребёнок.

9.

Ранее утро 23 апреля 1943 года, колхоз «Красный рассвет»

Солнце ещё не поднялось над горизонтом, только первые серые полосы рассвета прокрались по небу. В это предрассветное время, едва не падая от усталости, Узакбай добрался до родного кишлака. Его лицо было бледным, губы потрескались от жажды и ветра, руки дрожали, а глаза были полны слёз.

Он подошёл к первому дому и, собрав остатки сил, постучал в ставни. Дверь открыл старик Йулдош Акрамхожа – жилистый, сухопарый, с длинной седой бородой и строгими, но добрыми глазами. Он был известен в кишлаке как старожил, ветеран трудовой армии и уважаемый человек.

– Что случилось, Узакбай? – спросил он, нахмурившись.

Мальчик, задыхаясь от рыданий, всхлипывая, обрывающимся голосом сообщил, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов, и что он всё видел.