Число апостолов тюремной реформы заметно выросло во всех странах. Если американский методизм и утилитаризм уже внесли свою лепту в то, чтобы ломать голову над «системой», проявлять игривую изобретательность, вскоре доведя изоляцию до абсурда, а молчание до идиотического оцепенения, то путаница должна была значительно возрасти, когда ученики Бентама, французские гуманисты и немецкие теоретики продолжили размышлять над секретами пенсильванской тюремной мудрости. Все сходились во мнении, что главное – это исправление и обращение людей: как же такая высокая цель могла не вызвать аплодисментов всех филантропов! Безошибочное средство было найдено, оставалось только правильно его применить. Как только у человека появилась «образцовая тюрьма», чудеса, которые она должна была творить среди несчастных и изгоев мира, не могли не воплотиться в жизнь. Пентонвиль под Лондоном стал лидером (1842), за ним последовали Антверпен, Левен и Амстердам, а в 1848 году Германия окончательно обогатилась первыми откровениями новейшей тюремной науки в Моабите и Брухзале. Поскольку люди всегда получают удовольствие от своей работы, особенно если эта работа осмысленна, артистична и трудоемка, было бы странно, если бы учреждения нового образца до поры до времени не оправдывали всех возлагавшихся на них надежд. Погрузившись в идею лишения свободы, ни один здравомыслящий человек не мог усомниться в многочисленных внешних преимуществах камерных тюрем и одиночного заключения перед тюрьмами с общим содержанием. Последние уже давно, под совокупным влиянием огромного роста социальной преступности в распадающемся обществе и усиливающейся тенденции судов назначать более длительные сроки заключения, постепенно превратились в нашем веке в такие злокачественные рассадники преступного менталитета, в такие язвенные логова накопленных физических и моральных экскрементов, что вид их мог внушать только ужас.