«Что у вас сегодня на уроке, Константин Фёдорович?» – спросит кто-то совсем, вроде бы, безобидно, и ждет. «Лермонтов сегодня», – например, последует из ответа. «А Вам кто милее, Вулич, Печорин или Максим Максимович?», – с намеком подхватит Алла. «Максим Максимович», – опять же, к примеру, скажет он. Надо сказать, что Константинов привержен программе, что майор уставу. Он – ни на шаг от неё, и ко всему, что связанно с учебным процессом, относится с категорической серьёзностью. Так же, как к вопросам об учебе, адресованным к нему. Ему просто на ум не приходило, не могло прийти, что можно промолчать или отказаться отвечать. Вот и тут он задумается, бросит взгляд на часы, дабы узнать, сколько там ещё до конца перемены, подсчитает, каких доводов ему хватит до звонка – а в класс он никогда не опаздывал и занятий не задерживал, – рассчитает и начнёт свою нотацию – из которой последует, что все трое не идеалы, однако Печорин – прожига, если состоянием считать духовное содержание, Вулич – тоже, по сути, прожига, а Максим Максимович хотя бы тот чернозем человеческий, в котором может вызреть зерно стоящей новой личности. Вот тут уж Алла Мельник развернется в полный фрунт. Она заложит ровную полную икру за круглую коленку, погладит собственную красоту бархатным, добрым взглядом, от голени до бедра, и выстрелит: «Бросьте Вы, Константинов. Голимая архаика. С ваших уроков мальчики выходят с такими лицами, будто Вы их там дерьмо (слово она со смаком выговорит, придержав во рту)… заставляли жевать… Вам пора ученикам привить интерес к переписыванию сюжетов классиков. Интерес. Знаете, есть такое слово! „Это о чем Вы, это как“? А вот как: мачо Печорин в персидском халате приводит к себе смуглого любовника-мальчишку по имени Абьюз Укулеле, выписанного из какого-нибудь Кандагара, а с добрым Максимом Максимовичем от такого поворота случается инсульт, но его спасает Вернер, и тогда тот проголосует за ЛДПР. Как Вам? Слабо? Развивайте фантазию, Константинов». У словесника от такого перехватывает дыхание – какой Абьюз? При чем тут Печорин? А Алла добавит перца: «И учите, учите русский устный. Абьюз, джетлет, стендапер, укулеле – учите»! «Зачем это», – пугается Константинов, сбивается, снимает и обратно накидывает на переносицу очки. «Что это Вы, учитель словесности, не следите за новостями института русского языка»? – не давая опомнится, обрушит на него нокаутирующего действия удар Алла под смешки своих сторонников… А могла завернуть и иначе. Мол, Лермонтов «Героя нашего времени» вовсе не писал. И, видя изумление недруга, сообщает, что всем уже сие известно, кроме него. Что бы он ни возразил, она была ловчее, как хитрая кошка оказывается ловчее лопоухого пса. Пересмешники дружно принимались кивать. В самом деле, кто же всерьёз ещё может считать, что такую книгу мог написать Лермонтов? Константинов нехорошо вспотеет, но не сдастся. Он примется убеждать их всех в своём: прежде, чем что-то состоится в материи, что-то предопределяющие обязательно происходит в мире духовных сущностей, скажет он. Поэтому тот, кого он на уроке вынужденно называет Лермонтовым, таковым не вполне является. Ведь как можно не понять – сам Лермонтов – он всего лишь проводник, пусть не случайный… Константинов произнесет это, и оглядит учителей, молча и с надеждой вопрошая: «Ну, теперь-то вы поняли, что я хочу до вас донести»? Тут Алла выставит вперед пунцовую нижнюю губу. «Да-да, духовные сущности и верхние чакры… Знаем такую шнягу. Мой бывший муж был честных правил, духовнее некуда… Только алиментов не дождаться. У Вас, Константинов, с ним, кстати сказать, даже почерк схож. Тетрадь в косую линейку… А мой перший друг Акулов что говорит? А то, что почерк – это слепок характера. Хан-жесть… Во»!