Гость из РОНО густо покраснел, став одного цвета с Аллой. Он кашлянул в узкую лодочку ладошки. А ответил вместо него Петр Иванович. Чужим начальственным тоном он напомнил, что программа школьного урока – это не ток-шоу Соловьева, «Всякой кошке – свое лукошко, а скоро звонок. Подведите итоги занятия, Алла Григорьевна, подведите, как Вы это обычно делаете». Алла вернулась к доске, успев по пути пройти мимо гостя из РОНО и шепнуть ему поощрительное «садитесь, Вам пятерка». Уселся на место и Дмитрий Федорович. Но не то Константинов. Он так и остался торчать соляным столбом, и звонок застиг его в этом задумчивом состоянии. Наконец, к нему приблизилась Белла, потрясла за рукав легонько и увела за собой в директорский кабинет, где и случился финал всей истории. По пути туда она ему что-то внушала, а он мотал всклокоченной бородой.

– Чайку, чайку с чабрецом. Как Вам наши вольнодумцы? – с хохотком начал разговор директор, когда гость получил в руки блюдце с чашкой. Чашка подрагивала и неприятно позвякивала. Не дожидаясь ответа, Шмелев поспешил с подсказкой, что в наш «лицей, так сказать, наши Корсаковы и Горчаковы учатся мыслить, разбираться, спорить…»

– Главное, чтобы не Кюхельбеккеры и не Пестели, – неожиданно перебил его молодой человек. Скулы его сыграли желваками. В кабинете директора он будто расправился, как китайский чай в воде, расширился, занял собой все место.

– Что Вы, какие же Пестели, – увернулся директор, – с таким как Дмитрий Федорович, у нас они станут Раевскими с Кутайсовыми. Он не только математику преподает, он и военно-политическую подготовку ведет, факультативным методом. А Алла Григорьевна? Вы заметили, конечно – никой показухи, современно, сложные вопросы доходчиво, живая история, так сказать. Не сюсюкает, так сказать, не заигрывает. Это та педагогика, которая за честность… Во главе угла, так сказать, в духе нашего времени. А то помню я, как при коммунистах в РОНО цифру дули. Стеклодувы, так сказать. Тут и Петр Иванович поддал твердости в голосе, и хитро зыркнул из-под брежневских густющих бровей.

– Ну уж, Раевские… Если Раевские, то конечно, – согласился молодой человек, зримо вспоминая, кто же это, – а нам бы еще этого… Ну, того… А, Королева бы нам, и Курчатова… Вот! И Понтрягина бы нам! – воскликнул он радостно, вспомнив фамилию знаменитого математика.

– А Вам на что еще один Понтрягин? Понтрягин был человеком черным, он евреев в МГУ не брал, а они в Израиль и в Америку уехали. Талантливые молодые люди. Вы уж попросите у нас кого-нибудь другого на конвейере производить, уж будьте так любезны, – вдруг ляпнул Константинов из самого угла. Он сидел там на стуле, глубоко наклонившись вперед, оба локтя уперев в далеко выдвинутые коленки. Полы брюк задрались, обнажив вязаные высокие носки зеленого цвета. Вот уж от кого не ждали такого, вот уж кого считали существом беззлобным и не способным на обвинения…

– Ах, Вы опять! Это кого же Вам-то не хватает, если Понтрягин не катит? Вы-то нам кого собрались выпустить? Толстого? Чехова? Или, может быть, Агнию Барто, а? – гость принял победный вид, – Агнию Барто из Вашей рунетки Тороповой?

Он закусил удила. Алла Мельник взирала на него с любопытством кошки, увидевшей диковинную мышь. Зато у Беллы в зрачках ширился страх, страх утробный, не ведающий логики. Она придвинула стул вплотную к Константинову и предплечьем толкнула его тихонечко в бок. Все это заметили, кроме, конечно, самого словесника. А он – всё про свое.

– Мне не хватает Ганди. Роберто Ассаджоли мне так не хватает! Как мне их не хватает здесь, в школе в этой… Людей с высоким духовным интеллектом так не хватает мне, если бы вы все знали, как!