– Как-то твой дружок поутру скинул одеяло, оглядел меня, провел мне пальцем по бровям, по переносице и говорит, мол, вот как так? «Вы с твоей матерью похожи? Похожи. Но ты мне мила, а она… Меня от твоей мамаши оторопь берет. Во все ей надо влезть… Под утро мне снится, снится, в поту проснулся. И вот я подумал, что однажды очнусь и узнаю в тебе тещу. Ты же когда-нибудь станешь, как она…». Такой он, твой Тимурчик, твой чемпион. Как мне с таким дальше жить?

А когда мама умерла, то вообще…

Снова помолчали, поели, попили. Обоим было не по себе. Первой вернулась к разговору Юленька.

– Что дальше было с твоим словесником? Война Аллы и Беллы-розы?

А Леонтьев все еще размышлял об услышанном. Может быть, хорошо, что он не был женат… Это какое же может ждать разочарование… Как может брак, основанный на уважении и любви, распасться? Что за слово – рас-пас-ться? И за какой-то ерунды любовная лодка раскололась о быт, (а они любили друг друга, он помнит, как Тимур дарил ей цветы красиво, какими становились его маслиновые глаза, хищными и нежными вместе). Тут даже не быт… А что? Усталость? Ожлобленность? Что?

Леонтьев катал и катал мысль, уперев взор в Юлину коленку.

– Эй, очнитесь, мастер, Вы мне продырявили глазами мениск! Что было дальше? – требовательно напомнила о себе спутница.

Тут уж Леонтьев вышел из оцепенения. Убрал взгляд с женской ноги, он попытался восстановить в памяти логику своего рассказа. Собравшись, он продолжил.

– Любое число – оно не само ведь по себе. Число – это дробь, результат деления чего-то на что-то. Но есть такие числа, которые никакой конечной дробью нельзя записать. Не рациональные они.

– Знаю, я в школе хорошо училась, – поторопила собеседника Юля и нетерпеливо глянула на часики с сапфировой бусинкой, привитой к золотому заводному колесику. Леонтьев отметил, что женщина щурится, чтобы разглядеть положение стрелок. Эх, и ей пришла пора примерить очки.

– Торопишься?

– Лёва один. Он, конечно, может, часами в айпеде серфить, только мне это надо? Я не для этого его из Москвы как репку из земли вырвала. Но ты рассказывай, я ведь не ради себя, а для него интересуюсь, – услышал в ответ Виктор Леонидович, и отчего-то огорчился. Хотя с чего ему огорчаться? Нелогично. Не логично, черт возьми!

– Ладно, слушай, раз ради Левы. Однажды прямо в учительской Константинов пригласил Беллу в кафе. Так и сказал, а все слышали. «Пойдёмте, говорит, завтра после шестого урока со мной в кафе, Белла Львовна. Я вас приглашаю. У меня маленький праздник. То есть, он даже не маленький. А если по большому счету, то очень даже большой это праздник. Я копил. А после кафе мы пойдём в кино, там идёт совершенно потрясающий фильм».

– Что же за праздник, – поинтересовалась Белла, не подняв головы. Она сидела за столом и перебирала тетради своих восьмиклассников, листала изображения органов млекопитающих, а Константин Федорович стоял, склонившись над её затылком. Портфель он держал в руке за спиной, словно, прикрывая им больную поясницу. Вопроса, к нему обращённого, он не расслышал, или счел несущественным.

– Потрясающий фильм «Чебурашка», – огласил учительскую его радостный голос. Это было так непривычно, что у пересмешников не включилась «программа хохота». Послышались сдержанные звуки, словно мыши дружно зачихали по углам. Но и этого хватило нашему словеснику. Константинов выпрямился в каланчу и удивил учительскую пуще прежнего. Он не то, чтобы громко, а скорее назидательно и настойчиво известил учителей, обернувшись к ним лицом, что увидел рекламу замечательного кино, в которым рассказана история существа, лишённого Эго. И душа этого существа – как озеро в летний ясный день, она открыта лучам «Высшего Я». Вам всем все равно, а Белла Львовна еще может…