Беллу тоже не обошли стороной пересуды. Вот с какой стати она с этими патриотическими пидо-гогами трётся? Никак операция прикрытия… Чего прикрытие, кого? Двух влюблённых друг в друга мужчин… Чушь полная, но, как всякая мемическая дурь, эта сплетня мгновенно охватила коллектив, словно морок – всякий по отдельность признает, что чушь, а стоит собраться вместе, как кто-нибудь да запустит шуточку, кто-то хихикнет в кулак, а Алла отметит взглядом, как медалью наградит. В общем, этот ли слушок или другой, а облачко перетолков, что вьют, оплело Константинова, а с ним – Устинова и Беллу. И схлынул морок лишь после того, как случилось то, что случилось.

Юленька, сидевшая до той поры тихо и слушавшая старого знакомого внимательно, встрепенулась.

– А ты? Ты тоже с ними заодно? И тебя эта ужасная Алла заморочила? – вонзила она в него иглу вопроса. Личико ее заострилась. Вот такие остренькие женские лица Леонтьев чаще наблюдал в Петербурге, нежели в Москве. Он их назвал про себя «карандашными лицами». Виктор усмехнулся. Как быстро слушатель готов испытать и симпатию и антипатию, всего лишь услышав ловко рассказанный анекдот или увидев сюжет, сыгранный актёром по всем правилам драматургии. Симпатия – как аппетит. Чуть поперчить, чуть посолить или подсластить, чуть грузинской травы тархун или китайского глютомата – и вот загорелись глаза праведным гневом на антигероя, и задрожали веки в страхе за симпатичную героиню…

– Юлия, вообще-то мой предмет – математика, точная наука, а не школьные рассказы. Если я уже взялся за это дело, то не для того, чтобы говорить о себе, – подчеркнуто мягким голосом, но оттого не менее твёрдо отвел от себя вопрос женщины Леонтьев. Так опытный учитель осадит старшеклассницу, которая слишком многое на себя возьмёт. Ту же Торопову.

– Ты мне специально всё это рассказываешь, чтобы отбить охоту Лёву к вам отдавать? Вот ты всегда такой был.

– Какой?

– А такой… Осторожный…

– Ну, какой я всегда, ты же знать не можешь, – вдруг не наигранно обиделся Леонтьев.

– Ладно, осторожный – это почти трус. Это не про тебя. Ты же, кажется, чемпион? Не осторожный, а… математический, просчитанный…

– Вот это в точку. Что есть, то есть. И кстати, чемпионом был твой, а мне всегда серебра было довольно. Когда видишь, как победить, побеждать уже не обязательно.

Оба, он и она, замолчали и задумались. Каждый, конечно, о своём. Юленька ноготком вывела на запотевшей бутылке с пузыристой водой букву «Ю». Виктор улыбнулся одними глазами. Пальцы сыграли на столе «Собачий вальс».

– На Украине, по-твоему, тоже достаточно увидеть, как победить? – прервала молчание Юля. Леонтьев покачал головой отрицательно, но не ответил. Кампания за соседним столиком – юноша с сережкой в ухе и девица с наколотой розовой саламандрой на шее – навострили уши. Заметив это, Леонтьев громче обычного – а обычно голос его был тих, поскольку он исповедовал теорию, что класс нужно держать в узде не криком, а наоборот, когда ты вдруг перейдешь на шепот, – едва, подняв тон, он сказал, что нет, с такой пациенткой, как обезумевшая Украина, будет недостаточно только увидеть, как её победить. Её надо опрокинуть на лопатки, и так удерживать столько, сколько потребуется до полной капитуляции, до чистой победы. Взять на удушение, локтем с хрустом проломить картонный кадык.

Тут даже Юленька вздрогнула. Обитатели соседнего стола съежились и прильнули друг к другу, словно их обдало ледяным дождем. Леонтьев снова улыбнулся, теперь всем лицом. Эта улыбка воскресила в памяти обоих – и самого рассказчика, и в Юлином архиве мужских лиц, образ того молодого человека, который когда-то отчаянно боролся на ковре и приносил оттуда вывихи и медали. Награды они делили на двоих с ее Тимуром и отмечали, бывало вместе. Лицо Тимура тоже воскресло. Бронзовое лицо татарина благородной крови. Тонкий нос, ровные тонкие губы, не ведающие улыбки. Вспомнились слова: «Мы – из рода татарского хана Гирея». Отгоняя это прошлое от себя, словно птицу, грозящую влететь в домашнее окно, она быстрыми губами спросила: