– А победим? А задушим? Докажи мне, как математик! – Юленька вздохнула.

– У тебя сомнения? – серьёзно и без позы, в стык спросил Виктор.

– Слово «частичная» меня смутило, – серьёзно же ответила и Юля. Она выпрямилась в кресле, оставаясь, впрочем, сидеть нога на ногу и показывая красивый полупрофиль. Леонтьев невольно, прежде чем отвечать, беззастенчиво обвел контур женщины грифелем глаза. Не увиденное прежде, новое, «идеальное», приятное, обнаружил его взгляд. Только после такого осмотра, просчитав в уме некую алгебру, он решился.

– Я так объясняю сирым и убогим, (это я так называю учеников), отчаявшимся и обозлившимся, уже мылящем веревку под свои тощие шеи, еще не знающие касания электрических бритв, – таким «ошпаренным» нашей историей, которая вырвалась из кипящего котла, а они не ждали, – вот таким я объясняю, что весь вопрос в пространстве возможностей. Оно есть или его нет? Захлопнулась форточка или распахнулась окно? (Тут Юля снова вздрогнула, но Виктор на это не обратил внимание)? Осуществлено ли, извини за сленг, схлопывание плоскости в одномерность, проекция на ось, а то и вовсе в точку? Целое пространство – и в точку! Или наоборот? Или для плоскости обнаружился выход в пространство, на сферу? Извини… Частичная мобилизация – это пространство возможностей. «Почему, как так», – вопиют они, аки страждущие в пустыне? А потому, – отвечаю им, – что она именно частичная. Она даёт им время для выбора: меняться, идти вперёд, в Новое время возможностей колоссальных, но не даденных, не подаренных, а потенциальных, или скатиться на обочину от Тройки русской истории, спрятаться в выдуманном мирке, но больше не рассчитывать на роль хозяина будущего. Ни на какую роль не рассчитывать. Частичная мобилизация – это не об армии. Это об обществе. О нас, о них, сирых и мечтательных. Обо всех этих цифровых кочевниках, о популярных блогерах, о студентишках с голыми щиколотками и о девицах с накачанными губками. И это о военкорах, о волонтерках, о кружковцах, о, о, о… Это не о войне, а о мире.

Леонтьев увлёкся, бледные щеки обрели цвет поспевающего штрифеля. Ладони оторвались от стола и выписали в воздухе плоскости и сферы.

– Математика установила факт: всё устойчивое – постепенно. При резкой перемене система теряет энергию. Действие с высокой мощностью при самом правильном осуществлении далеко от идеального. Система может мобилизоваться, вскочить, вырваться, ударить. Но пройдет немного времени, сменится цикл, и она рухнет с инфарктом, с инсультом… Это теория оптимальных систем Льва Ильича Розоноера…

Юленька слушала внимательно и, казалось, даже с почтением. Конечно, закон термодинамики. Знаем… Но опытный знаток женского взгляда отметил бы в ее зрачке крохотную до бесконечности зелёную точку и вынес бы заключение: слушать она слушает, а глядит так, как будто хочет спросить: «Если ты такой умный, отчего не женатый»?

И вот она, не дождавшись опытного наблюдателя, сама так и спросила, предварительно переложив ногу на ногу.

– А ты был женат? Или школа и семья – две вещи не совместные?

Леонтьев убрал руки под стол на колени.

– Для брака нужна не частичная, а полная мобилизация.

– Значит, не время ещё для правильной энтропии?

Да, Юленька ловка. Она показала собеседнику, что не лыком шита и в блондинках не числится. Она та женщина, с которой потребуется напрягать бицепс мозга самому умному мужчине. Она побудила Леонтьева ко встречному вопросу, которого тот поначалу постеснялся. Про их отношения с Тимуром. Виктор кашлянул, глянул в пол, в потолок, и все-таки спросил… Женщина, конечно, ждала именно такого оборота, именно такого внимания к своей жизни, к своей судьбе – только этого ей оказалось довольно. Вместо того, чтобы приступить к рассказу о семейной коллизии, Юленька вскинула голову, словно убирая ненужное воспоминание, как со лба непослушный локон, и провела черту по столу ладонью.