как первая любовь, что позабыли.
И странно ждать от выпавшей разлуки
той остроты, что мучила вначале,
ведь, удаляясь, затихают звуки,
и горше не становятся печали.
Всё раздарив, не сетуют на бедность,
меч вынутый уже не вложишь в ножны.
Что впереди? – сплошная неизбежность,
а за спиною жизнь… И всё же, всё же…
Дождь в феврале, наверное, нелепо,
но коль природа, прячась за ошибку,
из года в год нас удивляет этим,
быть может, здесь представлена попытка
разнообразить наши дни и чувства,
чуть искривив привычный лик событий.
Нелепости – вот пища для искусства,
витая связка бытия и быта.
И если боль от выпавшей разлуки,
чем дальше, тем острее и сильней,
то это значит, возвращая звуки,
февральский дождь накрапывает в ней.
«Затем и говорю, что скрыто слишком много…»
Затем и говорю, что скрыто слишком много,
и радуюсь тому, что ветрено дитя.
Я не уверена, что эта жизнь от Бога,
коль можно отобрать её шутя.
Затем и шепоток, что боязно поверить
в то, что придёт она, с косою и в плаще.
Закроет зренье, слух, потом все окна, двери,
я не уверена, что это смерть вообще.
Затем и образа, чтоб примирить в сознанье
мгновенье здесь и вечность где-то там.
Я не уверена, что прав вон тот державный
перст, указующий куда-то к облакам.
Действительность груба, грядущее во мраке,
уверенность в пределах простоты:
я верю в шум дождя, свист птицы, лай собаки,
в то, что в моей судьбе уже случился ты.
Всё остальное блажь и детские забавы,
на золотом крыльце ни слуг и ни царей,
да и само крыльцо всё дальше уплывает,
в реально-призрачной подсветке фонарей.
«Мой милый, долгие невстречи…»
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀В.С.
Мой милый, долгие невстречи
порой напоминают мне
оплывшие напрасно свечи
при непогашенной луне.
Нетерпеливость ожиданья,
заранее дугою бровь
восторга, разочарованья?
Ну что ж, увидимся, изволь.
Но к счастью мы забронзовели,
всяк о своём и о себе,
мы две прямые параллели,
но ведь зачем-то же судьбе
понадобилось нас столкнуть и
не на минуту – на года.
– Не терпится дойти до сути?
– Да, нет… – Уверена? – Ну, да,
желательно понять, чей подчерк
в том незаконченном письме
выводит нервно: «Что ты хочешь?»
– К кому вопрос, к себе, ко мне?
– К двоим… Ирония – кольчуга,
не так ли, вечный пилигрим?
Слова ложились: друг, подруга,
кем-то любимая, любим.
И всё-таки, всё может статься,
не даст капризная звезда
нам окончательно расстаться:
– Как думаешь? – Уверен! – Да?
Шуточное
Десятилетний сын пришёл домой очень грустный. – Что с тобой? – спросила мама. Сын заплакал: – Я потерял подарок, который приготовил тебе на 8 Марта. – А что это было? И сын, всхлипнув, пробормотал: – Кольцо с бриллиантами.
Стекляшки были польщены,
что от незнания инфанта
из побрякушек в бриллианты
так щедро переведены.
О, этот день, как судный день,
опять подкрался незаметно,
и он стоит, бренча монетой,
перед витриною как пень.
Ну что, Марину де Бурбон?
Шанель? Но, боже мой, какой?
Ну, в смысле номера… Седьмой?
Что, лучше пятый? А Дюпон?
За сколько? Я не зря в душе
так недолюбливал французов,
их правильно побил Кутузов…
А вечер близится уже.
Меха? – зачем они весной?
кольца и перстни? – буржуазно,
к тому ж привычка так заразна.
Меня заждался ангел мой.
Конечно, он принёс букет.
Ну что ж, мимоза так мимоза.
Как там у классика… Ведь роза
пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.
Ромео под любым названьем был бы
тем верхом сов… Что? Где ужин?
Что ты сипишь, ты не простужен?
Несу, мой щедрый господин.
В бокалах плещется вино,
обычай соблюдён, и ладно,
в конце концов и то отрадно,
что рыцарю не всё равно
как встретит этот странный день
его возлюбленная дама.
Сегодня так красива мама…
Сверкнули «брюлики», и тень
легла на детскую кровать,