И пусть хоть вытянется в струнку,
пускай взлетит, но всё напрасно,
в своём стремлении к успеху
он не подарок, а тесьма.
Всё так. Но только близоруких,
недальновидных, злых и резких
вдруг тянет попросить подмоги
у пятипалого цветка.
В сирень мы погружаем руки,
разыскивая эту редкость,
и тот рисунок птицы ль, Бога
забьётся жилкой у виска.
«Уже рождались люди до меня…»
Уже рождались люди до меня
с азартом гончим к речевой работе,
судьбу благословляя и кляня,
на самой низкой и высокой ноте.
Уже ощупан каждый закуток
уставшей, замусоленной планеты,
глупцу давно подбросили платок,
и расплатилась женщина за это.
Коварство и любовь – вот две баржи,
что тянут за собою все сюжеты,
и сколько крови пролили ножи
на рубища и царские манжеты.
А смерть, смотрящая из каждого угла,
описанная до последней точки,
Иван Ильич о самый край стола
уже ударился… и злые коготочки
вцепились в плоть, хоть хочется чаи
ещё гонять под жёлтым абажуром,
и строить планы зряшные свои
по поводу карьеры ли, амуров.
Всё сказано: о детстве, о грибах,
о сумерках, о мерзостях холеры,
о яблоках антоновских, о снах,
о пустоте безверия, о вере
поэтов, сластолюбцев и скопцов,
фанатиков с горящими устами,
слепец который век ведёт слепцов,
всё стонущих: «Мы сиры, мы устали…»,
и всё бредущих… – валятся в быльё,
куда и зрячим ухнуться однажды.
– Так как же жажда слова? – А её
ты утоляешь, как любую жажду.
– Писанием? – Конечно, ветер тих,
над тем лишь, кто сомнением изглодан,
направь свой робкий, выношенный стих
в компанию таких же утлых лодок.
Пускай себе плывут вдоль берегов,
на мелководье тоже что-то бьётся.
А глубина… курчавый мавр смеётся —
до вечности осталось шесть шагов.
«Боли не было, было желанье боли…»
Боли не было, было желанье боли,
желанье выбору придать горький привкус,
выбор предельно прост – свобода взамен
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ неволи,
желанье боли пришло позднее, великий искус,
вечный соблазн: возлюбить болезни,
выдавать за истину то, что спорно,
и чем очевиднее, тем бесполезней,
доказывать, что чёрное было чёрным,
а белое белым намного раньше,
воображение вскачь помчалось,
так биография усложняется фальшью,
и уже не понять – болело или казалось.
Вспоминались губы, ненужные целые годы,
и первый жар когда-то близкого тела,
каждый жил своими долгами, своей погодой,
а кажется, душа только любить хотела,
а чудится, было совсем ничего не надо —
ни денег, ни славы, ни сладких песен,
лишь был бы тот, кто далёко, рядом…
Так мир реальности становится тесен.
Подмена заметна прочим, но слепа куница,
хоть пытается догнать того самого зверя,
что зовётся прошлым… Стерпит страница,
впитав мёртвые страсти и живые потери.
Одиночество – мемуарист неважный,
так пробуждается желанье любви и боли.
И жизнь – оглядываясь – проживается
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ дважды,
второй раз богаче, не в чувствах – в слове.
«Я не прощаюсь, даже уходя…»
Я не прощаюсь, даже уходя,
но оставляю образы как символ
незримого присутствия. Так сильно
под вечер пахнет море, и следят
глаза за чайкой машинально, что
скользит одна по краю побережья,
в скольженьи замечается небрежность
всевластия над воздухом. Никто
не может отменить стихийный жест
крыла, и я завидую стихии,
зову тебя с собой хотя б в стихи и…
где и целую молча. Cкоро шесть
утра, сегодня ночь без сна,
и мой маршрут, что проложила птица.
Меня, быть может, и не ждёт столица,
но в ней есть ты у тёмного окна.
«А голос прежний… время истекло…»
⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ А.Б.
А голос прежний… время истекло,
не зацепив натруженной гортани,
согреет первомайское тепло
остуженную землю под ногами.
Всё поменялось: облик и страна,
пейзаж и фонетические стычки,
а голос неизменен, как весна,