– Да, – кивнула Элиза. – Сегодня в 16:00. Мы вызвали 50 добровольцев. Стакан упадёт в строго контролируемых условиях. Камеры будут снимать под разными углами. После чего мы изолируем каждого участника и попросим описать, что именно он видел. До последней детали.

– И потом мы воссоздадим «реальное» падение стакана, – пробормотал Даниэль, глядя в блокнот, где уже были начертаны вероятностные схемы. – Или уедимся, что его не было вовсе.

– Подозреваю, – вздохнул Грегори, – что по версии некоторых добровольцев стакан полетит в сопровождении херувимов.

– Или скажет: «Я не готов к этому», прежде чем упасть, – добавила Тиа. – Люди видят то, что хотят. Или то, чего боятся. Или то, что где-то между.

Час спустя, когда добровольцы уже рассаживались по изолированным отсекам лаборатории, за стеклом была выстроена сцена. Стакан – самый обычный, стеклянный, нейтральный и скучный, стоял на краю стола.

Элиза дала знак. Манипулятор – тонкий металлический «палец» – толкнул стакан. Тот покачнулся. Упал. Разбился.

50 камер, десятки сенсоров, тысячи микросекундных замеров. Всё было зафиксировано, документировано и сохранено.

А потом началась настоящая работа.

– Доброволец №7 утверждает, что стакан был пластиковым, – сказала Тиа, не веря своим глазам. – Причём синим.

– №12 говорит, что его никто не трогал – он просто упал сам. «Словно под действием неведомой силы».

– А вот №19 описывает падение в замедленной съёмке, хотя у нас не было такого эффекта.

– №33 слышал музыку. Какой-то струнный квартет.

Грегори перевернул несколько страниц протокола и простонал:

– Всё. Мы официально живём в мультивселенной.

– Или в коллективной галлюцинации, – предложил Даниэль. – Интересно, у какой из них меньше стандартное отклонение.

Элиза провела рукой по волосам.

– Это и есть формула воспоминания, коллеги. Мы не восстанавливаем события – мы выкапываем слои интерпретаций. И каждый из них – в определённом смысле истинен.

– Как археолог, который нашёл динозавра, а потом понял, что это курица, скрещённая с зонтом, – пробормотал Грегори.

– Главное – не сдаваться, – отозвалась Тиа. – И не забыть запустить модуль корреляции. Хотя бы ради самоуважения.

– Уже запущен, – сказал Даниэль. – Через два часа получим первую предварительную карту согласованности. Вдруг найдём кость. Или хотя бы перо.

Элиза улыбнулась. Улыбка была усталой, но настоящей.

– Вот и хорошо. Потому что если мы научимся выкапывать правду даже из падения стакана – у нас есть шанс. Не абсолютный, не бесспорный. Но шанс. И иногда истина – это не больше, чем это.

И в лаборатории, полной света, данных и сомнений, воцарилась тишина. На пару секунд. А потом Грегори тихо спросил:

– Кстати, кто-то заваривал кофе?

Потому что даже истина требует перерыва на кофе.

Лаборатория дышала кондиционированной тишиной. В этой тишине слышалось всё: мягкое цоканье шагов по глянцевому полу, еле различимое гудение серверов, электронное посапывание сканеров, шорох бумаг, и, разумеется, периодическое постукивание ногтем по монитору, как будто от этого могли измениться данные.

– Если бы истина была чашкой кофе, – пробормотал Грегори, стоя у третьего терминала слева, – то я бы уже напился до галлюцинаций.

– Ты уже говоришь как человек, который видел галлюцинации, – заметила Тиа, не отрываясь от поля ввода. Её пальцы плясали по клавиатуре, как будто от них зависела орбитальная стабильность спутника. А может, так оно и было – в пределах этой лаборатории, «Алетейя» уже была искусственным спутником вокруг чего-то гораздо более туманного: человеческого восприятия.