– Сосредоточьтесь, – раздался голос Элизы. Он был одновременно спокойным и стальным. Она стояла у главного интерактивного табло, где отображались десятки разноцветных линий – пересекающихся, расходящихся, закручивающихся в фракталы. Каждая из них была воспоминанием. Или, по крайней мере, тем, что кто-то считал воспоминанием. Элиза смотрела на них, как моряк на карту прибрежных течений, только вместо воды – поток сознания, вместо глубины – когнитивное искажение.

– Что ж, – проговорила она, – сегодня у нас первый полномасштабный эксперимент. Итак, команда: пятьдесят добровольцев, один простой инцидент, и наш протокол в действии.

– Простой инцидент – это если ты в него не вляпался, – буркнул Даниэль, зевая. Он сидел в кресле с наклейкой «НЕ РАССКАЛЫВАТЬ СТУЛ: ТУТ СИДИТ МЕТОДОЛОГИЯ», подпёр голову рукой и вёл внутренний монолог на двух языках одновременно – испанском и скептицизме.

– Напоминаю, – вмешалась Тиа, – мы моделируем событие: падение стакана. Один, один-единственный стакан, падает с лабораторного стола. Мы собираем пятьдесят описаний того, что видели. И смотрим, насколько совпадут реконструкции.

– Почему именно стакан? – поинтересовался Грегори. – Мы же могли уронить что-то более драматичное. Микроскоп, например. Или Даниэля.

– Даниэль не входит в категорию «повторяемых объектов», – отозвалась Элиза. – Он слишком субъективен.

– Спасибо, я чувствую себя уникальным снежинкосом, – фыркнул Даниэль. – Давайте уже ронять посуду. Или истину. Что упадёт громче.

Через двадцать минут всё было готово. На длинном столе, идеально выровненном по координатной сетке, стоял прозрачный лабораторный стакан. Вокруг – камеры, сенсоры, тепловизоры, анализаторы движения глаз, записыватели волн мозга, эмоций, химического состава дыхания и даже один экспериментальный нейроинтерпретатор, который обожал глючить в ответственные моменты.

– Убедитесь, что запись идёт на всех каналах, – бросила Элиза.

– Идёт, – отозвалась Тиа. – Я даже переподключила резервные каналы. Вдруг истина прячется где-то между строчек кода.

– Даниэль, ты готов?

– Как будто от меня зависит, в какую сторону полетит гравитация, – сказал тот, беря стеклянный стакан двумя пальцами. Он поднял его в воздух, как ритуальный артефакт.

– Только не произноси заклинания, – предупредил Грегори. – У нас тут и так эпистемологическая дестабилизация.

– Раз, два…

Он отпустил стакан.

Стекло ударилось о пол и разлетелось с пронзительным звоном, который прокатился по помещению, как вздох истины. Секунду спустя воцарилась та самая лабораторная тишина, только теперь с послевкусием катастрофы.

– Отлично, – сказала Элиза. – Теперь – опрашиваем.

Следующие трое суток стали карнавалом когнитивной субъективности.

Пятьдесят человек дали пятьдесят версий. Некоторые совпадали в том, что стакан был стеклянным. Другие настаивали, что он был синим. Один утверждал, что это был не стакан, а колба. Другой – что это был звонок. Пятеро – что он вообще не разбился. Двое – что он упал вверх. Один описал, как видел отражение падающего стакана в линзах Грегори, и на основе этого сделал вывод, что всё событие было инсценировкой.

Грегори, услышав это, отреагировал с философской сдержанностью:

– То есть я – не человек, а голограмма, созданная для симуляции падения посуды? Интересно. Кто тогда платит за мою ипотеку?

Тиа просматривала данные, сидя в позе человека, на которого одновременно упал объём Канта, Фуко и инструкции к принтеру. Её интерфейс был полон всплывающих окошек, линий разногласий и температурных шкал доверия.

– Элиза, – сказала она наконец, – мы не просто получили расхождения. Мы получили… фейерверк.