Он был принят в тот же день.

Следующей была Тиа Андерссон – физик, специализирующаяся на топологии данных и нейронавигации. Её привлекли не публикации (хотя они были), не награды (было и это), а одна лекция на закрытом симпозиуме по вопросам нейросетевого искажения истины в условиях гиперсвязной среды. Там она впервые озвучила идею о том, что нейросети – это не модели мышления, а модели правдоподобия, и, следовательно, опасны тем, что могут —успешно симулировать истину без малейшего её следа—.

Когда Элиза пригласила её на интервью, Тиа принесла с собой сшитую вручную карту когнитивных искажений, в которую были вплетены медные проволоки и куски фотонной плёнки.

– Это схема или арт-объект? – спросила Элиза.

– Это ошибка. Я хочу научиться её видеть раньше, чем она произойдёт.

Принята.

На третьей неделе отбора произошёл первый внутренний конфликт.

Кандидат от Совета, проф. Грегори Лауден, опытный системный аналитик, предложил ввести в «Алетейю» элемент метааудита: формальный протокол пересмотра всех заключений проекта каждые шесть месяцев.

– Зачем? – прямо спросила Элиза.

– Потому что даже истина склонна к институциональной стагнации. Я не хочу, чтобы ваша лаборатория стала новой церковью.

Северино немедленно вмешался.

– Но это логический парадокс. Если мы обязаны всё пересматривать, мы не можем дать системе веса. Это будет бесконечная реверсия.

Тиа была лаконична:

– Пересмотр – это не сомнение. Это акт зрелости.

Началось обсуждение. Не спор. Именно обсуждение. В течение семи часов они строили диаграммы, проверяли логические импликации, моделировали поведение системы в случае внедрения пересмотра, моделировали поведение команды в случае его отсутствия. Они использовали так называемую «матрицу усталости» – метод предсказания когнитивного износа в условиях множественных ревизий.

В итоге было решено: протокол пересмотра будет встроен, но на уровне гиперссылок-исключений. Каждый вывод системы должен сопровождаться указанием на метауровень, где возможны условия его неприменимости.

– Мы оставим правде пространство для бегства, – подвела итог Элиза.

К четвёртой неделе в лаборатории появились первые структуры. Комната, ранее пустая, теперь была заставлена прозрачными блоками – носителями архитектуры ранних версий «Алетейи». В одном из блоков – система сбора фрагментов, PI-Layer, состояла из сложной нейросетевой решётки, принимающей сигналы из пяти источников: аудио, видео, текст, поведенческие паттерны и когнитивные следы – метрика, разработанная Тиа.

– Что это? – спросил Северино, указывая на график, по которому колебалась красная линия.

– Это степень когнитивного напряжения пользователя при утверждении того, что он считает истинным, – ответила Тиа. – Удивительно, но почти всегда она выше при лжи.

– То есть ложь – физиологически легче?

– Нет. Просто правда требует усилия. Она тяжела.

Они записали это на стене.

В центре лаборатории стояла чёрная доска с золотым обрамлением. На ней каждый из участников мог записывать фразы, которые считал достойными быть сохранёнными как гносеологические принципы проекта.

На тот момент на доске значились:

ИСТИНА – ЭТО ТО, ЧТО НЕ УБЕГАЕТ ПРИ СМЕНЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ.

ПРАВДОПОДОБИЕ – САМЫЙ ОПАСНЫЙ ИМПОСТОР.

РЕКОНСТРУКЦИЯ – ЭТО НЕ РЕМОНТ. ЭТО СПОСОБ СДЕЛАТЬ СЛОВО ВЕСОМЕЕ.

ЕСЛИ ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ОСПОРЕНО – ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ ОСПОРЕНО.

ЛУЧШЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ИСТИНЫ – ЭТО ЕЁ НЕПРЕКРАЩАЮЩАЯСЯ ПОДДЕЛКА.

На пятой неделе команда «Алетейи» впервые столкнулась с тем, чего они ждали и боялись – результатами. Первый прототип PI-Layer был подключён к полевой базе данных: 1000 записей интервью, в которых люди описывали воспоминания о катастрофах, отношениях, открытиях. Задача: собрать из фрагментов нарратив, который устойчив к логике, но не обязательно к эмоциям.