Процедурная дегенерация Антон Сидякин

Я снял со спины рюкзак, размял плечи и опустился на пол. Ребёнок сел напротив. В узком коридоре его согнутые в коленях ноги почти касались моих. Он теребил пальцами наклейку с машинкой, прицепленную к коричневой ткани его собственного рюкзачка. Автомат дал нам её три дня назад вместе с водой и кучей пакетов с разноцветными шариками, похожими на мармелад. Красные – ягодные. Зелёные – кислые. Коричневые напоминали по вкусу сильно перчённое мясо. Ребёнок в основном ел те, что послаще, а я забрал себе коричневые. Жёлтые напоминали мочу. Мы их выкидывали, бросали прямо на пол. Иногда маленькие, похожие на тараканов, роботы вылезали из микроскопических щелей в полу и поливали их какой-то жидкостью, растворяющей шарики до состояния слизи. После чего роботы всасывали то, что получилось, и вновь прятались в свои невидимые норы.

В коридоре было темно. Не совсем непроглядная тьма, свет всё-таки проникал откуда-то, но источник я определить не мог. Может быть, свечение экрана, который мы видели полчаса назад, немного доходило сюда, может что-то ещё. Глаза привыкли к темноте, и я видел мальчика довольно хорошо. Взгляд уставился в одну точку, на уровне моих коленок.

– Можешь поспать. Неизвестно, сколько мы тут ещё проторчим.

Мальчик кивает, но положения не меняет. Лишь поднимает глаза немного, смотрит на меня.

– Чёртова дверь может открыться через час, а может через день. А может вообще никогда.

Мальчик, конечно, и так всё это знает. Просто хочется что-то сказать. Тишина и темнота действуют угнетающе. По крайней мере, на меня.

Он отрывает руку от наклейки, нащупывает рукой молнию и пытается расстегнуть. Одной рукой неудобно, и он подтягивает рюкзак поближе, открывает его и находит пакет с шариками. На пакете тоже что-то вроде молнии, только из пластика. Цвет в темноте видно плохо. Он подносит шарик к носу, но тот ничем не пахнет. Пробует его языком и отправляет в рот. Долго и тщательно жуёт, потом достаёт из пакета ещё один и сразу отправляет в рот. Начинает жевать, но морщится и выплёвывает, пинает ботинком, чтобы тот откатился подальше. Я усмехаюсь, и мальчик тоже смеётся.

– Жёлтый?

– Солёный. Тоже противный.

– Солёные ничего. Съедобные.

Я протягиваю руку, и мальчик подставляет пакет, чтобы я мог тоже себе взять. Я верчу шарик перед глазами. Но в темноте не видно, какого он цвета. На ощупь как пластилин. Надавливаешь, и пальцы уходят внутрь. Я отправляю шарик в рот. Мне попался сладкий. По вкусу похожий на малину. Пальцы теперь липкие.

Мальчик не спрашивает, куда мы идём. Не спрашивает, где его мама. Мы слишком долго вместе, вдвоём. Он переспрашивал уже все, что только можно, и теперь жует молча, в тишине. Иногда я начинаю рассказывать о том, каким мир был раньше. Он ведь не видел его. Родился здесь, в этих коридорах. Иногда мальчик начинает выдумывать всякое. Берёт мои рассказы и прибавляет к ним что-то такое, что я даже и не знаю, откуда берётся у него в голове.

Я смотрю на дверь. Как я уже говорил, она может открыться через минуту, а может через год. Совершенно непредсказуемая дверь. Как и всё здесь. Иногда автомат осыпает тебя едой, а иногда рекламирует тебе кроссовки из мира, которого давно нет.

Мы просидим здесь, пока дверь не откроется. Или у меня не кончится терпение. Или еда не начнёт подходить к концу.

Ребёнок убирает шарики в рюкзак и ложится на бок, подложив его себе под голову. Мне тоже не помешало бы поспать, но я продолжаю таращиться на грёбанную дверь. Она ведь может открыться в любой момент. И я как настоящий придурок жду, что она откроется прямо сейчас. И за ней, конечно же, будет что-то более интересное, чем очередной лабиринт бесконечных железных коридоров.

Я спал чутко, и когда дверь открылась, сразу услышал. Тихое “вжух”, с которым дверь прячется в стене, словно её никогда и не было. Я потянулся к мальчику и легонько потряс его.

– Просыпайся. Пора идти.

Мальчик тут же открыл глаза, как будто уже и не спал. Присел, потянулся, кинул быстрый взгляд в открывшуюся темноту коридора.

– Пойдём, пока она вдруг снова не закрылась.

Я уже встал на ноги, надел рюкзак и выжидающе смотрел на сына сверху вниз. Он тоже поднялся, всунул руки в лямки своего рюкзачка и пошёл вперёд.

– Не отставай, – кинул он мне через плечо.

Я двинулся следом, присматриваясь и прислушиваясь. Было так же темно как раньше. Стены слегка гудели от бегущего за ними электрического тока. Но был ещё какой-то звук. Далёкий и тихий шелест где-то впереди.

– Не убегай далеко.

– Ладно.

– Серьёзно, держись ближе ко мне. Здесь может быть опасно.

Он слегка замедлил шаг, дал мне его догнать. Коридор был широким. Здесь можно было идти и в один ряд. Но мальчик предпочитал идти впереди.

Шелест становился громче. Наверное, ещё одна комната с вентиляторами. Мы видели такую несколько дней назад.

Становилось светлее. Кажется, впереди коридор расширялся и виднелись какие-то столбы, расширявшиеся кверху в мешанину непонятных мельтешащих теней. Я потянулся к мальчику, притянул поближе к себе.

– Держись рядом.

Тихий шёпот моих слов казался слишком громким. Сердце стучало. Это могло быть что-то безобидное. Но могло быть и смертельно опасное. Я уже потерял Эннет и не мог потерять ещё и Гаррека. Надо быть осторожней.

Чем дальше мы шли, тем больше было света. Я уже мог разглядеть лицо своего ребёнка. Моё беспокойство передалось и ему, но кажется, он не был напуган, скорее взволнован. Я всё ещё не мог понять, что это за столбы впереди. Мельтешение теней вокруг них казалось угрожающим.

Ребёнок догадался обо всём раньше меня, хотя никогда не видел их вживую.

– Деревья! – закричал он. – Это же деревья.

Он кинулся вперёд, вырвавшись из моей хватки, и побежал к этим штукам, которые, может быть, действительно были деревьями. Я ускорил шаг, стараясь не отставать, и вскоре мы выбежали из коридора в небольшую рощу, остановившись в нескольких метрах от того, что мальчик принял за деревья. Здесь было достаточно светло, чтобы разглядеть их. Несмотря на то, что поверхность столбов напоминала древесную кору, сделаны они были из металла. Сверху из столбов торчали ветки, напоминавшие больше антенны. Они соединялись друг с другом в хаотичном непредсказуемом порядке.

Но самым удивительным были листья. Они не крепились к веткам, но просто парили вокруг, с виду нарушая все законы физики. Они и издавали этот лёгкий шелестящий звук. Впрочем, не только они. Наверху на потолке виднелись огромные окна. Я увидел небо полное звёзд. И сквозь механический шелест листьев можно было различить завывания настоящего ветра.

Вид настоящего неба завораживал. Пробудил во мне что-то давно позабытое. Что-то, чему я не мог дать имени. Нечто мимолётное и прекрасное.

Я поискал глазами мальчика. Он продолжал пялиться на кружение листочков.

Я не знал названий созвездий. Просто смотрел на маленькие белые мерцающие точки. Где-то они были прикрыты тёмной рябью туч. Луны не было, наверное, она пряталась за границами окошек. Я пытался найти слово тому чувству, которое проснулось во мне, и подумал, что, может быть, это свобода. Где-то там, за границами железных коридоров, под открытым небом существовала свобода.

– Это не деревья, – сказал я. – Не настоящие деревья.

– Я понял, – сказал мальчик. – Но всё равно интересно.

Я пожал плечами, но мальчик, скорее всего, не видел моего жеста.

– Задержимся здесь ненадолго? – спросил я.

– Давай.

Мальчик посмотрел на меня и в глазах его был восторг. Я улёгся на железный пол, подложив рюкзак под голову вместо подушки, устремив взгляд в ночное небо. Прежде чем отправиться дальше, я хотел увидеть рассвет. Лежал, предавался воспоминаниям. О том, каким мир был до всего этого. О том, когда я видел небо последний раз несколько лет назад в другом похожем месте. Ещё до того, как Эннет пропала.

Я лежал, мечтал и ждал.

Когда небо внезапно погасло. Потом зажглось снова, но только уже не как небо. Рекламный ролик, то ли зубной пасты, то ли щётки. Моя жена в маленькой тёмной ночнушке чистит зубы и, улыбаясь, демонстрирует коробку с нечитаемым названием. Я чувствую, как ребёнок прижимается ко мне, прячет лицо в бок. Ко мне приходят другие воспоминания. О том, как мы потеряли её. О том, как после этого каждый экран в этом дерьмовом металлическом мире стал показывать нам её лицо.

Ребёнок всхлипывает. Я глажу его по голове и чувствую, как по моей щеке стекает слеза. Я смотрю на женщину на экране в соблазнительной ночнушке, с неестественной белой улыбкой и с лицом моей жены. Как будто это нормально. Как будто так и надо.

Потом небо снова гаснет. А когда загорается, то показывает мне то, что я и хотел увидеть. Красивый нежно-розовый рассвет. Только от него уже не пахнет свободой. От него у меня привкус дерьма во рту. Такой же обман, как и металлические деревья.

– Мы отдохнём немного и пойдём дальше.

Мальчик кивает, всё ещё прижимаясь лицом к моему боку.

Мы вышли из темноты на свет. Флуоресцентные лампы под потолком горели ровным белым светом. Слишком ярким, как по мне. Особенно после кромешной тьмы последних дней. От такого света ломило глаза и начинала болеть голова. Ребёнку вроде бы было нормально. Я спросил его, и он сказал, что всё хорошо.

Шарики подходили к концу, а нам так и не встретилось ни одного раздатчика. Я переживал, что мы можем остаться без еды на какое-то время. Жёлтые уже не летели на пол. Ребёнок к ним не притрагивался, но я больше не брезговал. Оставлял ему красные и зелёные, а себе забирал жёлтые и коричневые.