– Так в чем же причина, что ессеи оставили свои пещеры и почтили своим присутствием Иерусалим? – В голосе Никодима прозвучала некоторая надменность. Так обычно говорят учителя с провинившимися учениками.

Стефано решил, что в отсутствиe других более или менее правдоподобных объяснений, лучше держаться ессейской версии своего неожиданного появления в Иерусалиме. Кроме того, он надеялся, что ему удастся вспомнить максимум из прочитанной им когда-то книге о кумранских затворниках, что поможет ему продержаться в чужом мире, пока он не найдет способ вернуться домой. Ведь должна быть какая-то логика в этом фантастическом перемещении во времени и его новой роли в образе потерявшего память отшельника. А в том, что это больше не сон, а реальность, он не сомневался.

– Вы думаете, что я член ессейской общины, – начал осторожно Стефано, – и это, возможно, так и есть, но, как вы слышали, я перенес тяжелые побои, и мне трудно вспомнить даже вчерашний день. Я постараюсь завтра…

– Стефану нужен ночлег, отдых, а потом он обязательно вспомнит все, – перебила его Тея, вновь придя на помощь. – А сейчас, прошу вас, угощайтесь всем, что Бог послал нам сегодня на ужин.

Стефано еще раз с восхищением посмотрел на девушку и почувствовал радость оттого, что, несмотря на всю мистику происходящего, судьба свела его с Теей.

Монди быстро промыл раны, смыл грязь в большом тазе, который успела наполнить теплой водой молодая хозяйка, и сел за стол напротив Гамалиила.

Во время ужина тема ессеев больше не поднималась, хотя Стефано время от времени ловил на себе любопытные взгляды рабби Никодима. Видимо, у него были особые отношения с загадочными отшельниками. Возможно, по причине его особого положения в фарисейской иерархии, а может, он просто симпатизировал «малым детям». В любом случае в лице Никодима Стефано мог обрести либо влиятельного друга, либо опасного врага. От этой мысли Стефано поперхнулся, а затем залпом осушил чашу с вином. Сытный ужин, алкоголь и усталость разморили Стефано, и внимательный Гамалиил заметил, что его незваному гостю нужен отдых.

– Тея, проведи доброго человека в нижнюю комнату. Ему нужно поспать. А мы с рабби Никодимом снова наполним наши чаши, и я продолжу наслаждаться его мудрыми речами.

Стефано встал, вежливо поклонился и пожелал всем доброй ночи. Хозяин дома широко улыбнулся, а Никодим лишь слегка кивнул и вновь пристально посмотрел на Стефано. Но тот быстро повернулся и последовал вслед за своей прекрасной спасительницей. Они спустились по узкой лестнице на нижний этаж дома. Тея приоткрыла дверь в комнату, которая предназначалась для гостей, и остановилась у порога. Стефан еще раз отметил неповторимую красоту ее лица, освещенного пламенем свечи. Ему очень хотелось сказать что-то приятное, выразить свою благодарность за спасение и гостеприимство, но, очарованный ее ласковым взглядом, он не смог произнести и слова. Тея улыбнулась и, как будто прочитав его мысли, сказала:

– Отдыхай, Стефано, набирайся сил. У нас еще будет время поговорить. У меня много вопросов. Я уверена, что твое появление в нашем доме так же неслучайно, как и приход Учителя Праведности в Иерусалим.

Затем Тея быстро прикрыла дверь и ушла, а Стефано огляделся в комнате, которая слабо освещалась масляной лампадой из глины. Интерьер был простым. Деревянная скамья, в углу небольшая кровать, рядом сундук для хранения вещей. На стене висел тканевый ковер, а под ним – свитки, скорее всего, с религиозными текстами.

Монди лег на непривычно жесткую кровать, но удобства быта в данный момент волновали его в последнюю очередь. Он очень устал, но не мог уснуть, продолжая анализировать произошедшее. Как ученый он пытался найти хоть малейшее объяснение, но мысли смешивались и не выстраивались в логическую цепочку. Знания, полученные в католической школе, могли значительно помочь ему в ориентации в древнем Иерусалиме. С другой стороны, быть ессеем в первом веке нашей эры в Израиле небезопасно. Насколько он помнил, духовенство фарисеев и саддукеев считало ессеев соперниками и открыто называло их учение богохульством. Возможно, именно по этой причине рабби Никодим смотрел на него с подозрением. Быть вероотступником от классического учения Авраама и Моисея в те годы было смертельно опасным.