Защита сна, – понял Глеб. Мощная, агрессивная. Подсознание отчаянно боялось правды, запертой в этом письме, и создало стража, чтобы не подпустить к ней сознание.

Глеб присмотрелся к печати на пожелтевшем конверте. Простой сургуч, но на нем был оттиснут странный, тревожный символ – разорванный круг и ноль внутри. Что бы это значило?

– А если мы откроем его вместе? – предложил Глеб, осторожно протягивая руку к письму.

В то же мгновение ровный, монотонный гул вокзала сменился низким, вибрирующим гудением, которое нарастало с каждой секундой, болезненно давя на уши.

Воздух вокруг них пошел рябью, словно поверхность кипящей воды. Из стен, из пола, из самих теней начал сочиться густой, маслянистый черный туман.

Он клубился, медленно полз, словно живое существо, пожирая блеклые пастельные краски сна, превращая знакомый вокзал в угольно-черный, пугающий кошмар.

Люди-конструкты, что безучастно брели по платформе, попадая в него, беззвучно рассыпались, словно их стирали гигантским ластиком.

И из глубины этого зловещего тумана раздался голос – искаженный, многократно усиленный жутким эхом, но с едва уловимыми, болезненно узнаваемыми отцовскими интонациями: – Не смотри. Не готов…

Туман стремительно ринулся к ним. – Быстро! – Глеб схватил похолодевшего от ужаса Льва за руку.

– Где ты обычно прячешься? Куда бежал?

– Платформа тринадцать! – выкрикнул Лев, запинаясь от страха.

– За старым вагоном! Она… она в тупике, там нет табличек!

Они сорвались с места, словно спасаясь от неминуемой гибели. Туман клубился за спиной, жадно тянулся к ним черными, липкими щупальцами.

Пол под ногами дрожал и проваливался, открывая бездонную черноту, стены вокзала изгибались, превращая знакомое пространство в живой, враждебный лабиринт, рожденный животным страхом самого Льва.

Они неслись по мерцающему перрону, похожему на палубу тонущего корабля.

Плиты под ногами то исчезали, открывая клубящуюся черноту внизу, то вспыхивали призрачным, холодным светом.

Стены вокзала плыли и изгибались, коридоры вели в никуда, а потом снова выплевывали их на ту же платформу, только теперь она казалась длиннее, уже, безнадежнее.

Черный туман не отставал, он полз за ними, как живая, разумная субстанция, пожирая пространство, стирая детали мира Льва. И из его клубящейся глубины начали вылетать кошмарные фигуры – скелеты.

Не просто кости, а нечто сотканное из мрака и отчаяния, с рваными, чернильными крыльями, беззвучно хлопающими в абсолютной тишине.

– ЗАБВЕНИЕ… – прошипел один, пикируя на Льва, его пустые глазницы горели холодным, неживым огнем.

– ЕГО ВЫБОР… – Вот этого я еще не видел… – пробормотал Глеб, но времени на удивление не было.

Он схватил обломок какого-то металлического шеста, валявшийся среди обломков перрона, и с силой отшвырнул приближающуюся тварь.

Скелет ударился о невидимую стену и рассыпался в горсть черной пыли, но туман вокруг них лишь сгустился, словно разозлившись от их сопротивления.

– Быстрее! – крикнул Лев, его голос срывался от паники.

– Платформа тринадцать… она в конце тупика, где нет табличек! Они рванули вниз по шатающейся лестнице, ступени которой крошились под ногами.

Внизу их встретил хаос дорожных знаков, противоречащих друг другу: «СТОЙ», «ВЫХОД ТУДА», «ОБРАТНО». Тупик.

– Это лабиринт из твоих решений… – быстро сказал Глеб, перекрикивая гул тумана.

– Ничего не говори. Не смотри на знаки. Просто думай о дороге. О той платформе. Представь ее.

Лев зажмурился, его бледное лицо исказилось от напряжения. Глеб тащил его за собой, выбирая путь почти наугад, но стараясь следовать за едва уловимым ощущением… правильного направления, которое исходило от сосредоточенного мальчика, словно невидимая нить.