Ее взгляд встречается с моим, и секунду мне кажется, что я все еще могу видеть пламя, пылающее в глубине ее глаз. Но затем она моргает, и как пламени, так и тумана в ее взоре как не бывало.

Подбегает Ева, неся одеяло. Ее смуглое лицо, обычно покрытое румянцем, сейчас мертвенно-бледно, и видно, что она так же потрясена, как и я.

– Как ты? Все нормально? – шепчет она мне, отдавая моему дяде одеяло.

Я киваю, а Эмбер качает головой и голосом, охрипшим от крика, говорит:

– Посмотрите, как там Джуд.

– Со мной все хорошо, – отвечает он, но он шатается, и по всему в нем видно, что ему отнюдь не хорошо, особенно это относится к его рукам, частично покрытым волдырями, а частично обугленным.

– Очевидно, что это не так, – говорит дядя Картер, обведя взглядом толпу, пока не замечает меня. – Клементина, отведи его к врачевательнице.

Затем он накидывает одеяло Джуду на плечи.

От этих слов моего дяди глаза Евы округляются, и она переводит взгляд то на меня, то на него. Я знаю, что она ожидает, что сейчас я начну возражать, но после всего, что произошло сегодня, у меня просто не осталось на это сил. К тому же, если я отведу Джуда в кабинет тети Клодии, это вовсе не значит, что мне придется остаться там и держать его за руку – ни в прямом, ни в переносном смысле.

– Все путем, – заверяю я Еву, потому что что еще я могу сказать.

Моя соседка по бунгало, кажется, хочет возразить, но прежде, чем она успевает найти слова, моя дядя поворачивается к ней.

– Ева, пожалуйста, проводи Эмбер в ее комнату, чтобы она смогла переодеться. Все остальные, идите на уроки. Представление окончено.

Вот и все, теперь всем нам даны задания. Мне остается надеяться только на то, что это задание пройдет лучше, чем предыдущее…

Я поворачиваюсь к Джуду, и теперь, когда кризис миновал, внезапно чувствую себя рядом с ним неуютно. Тем более что в эту минуту его обнаженный торс прикрывает только одеяло, которое накинул на него дядя Картер, так что видна его мускулистая грудь. Несколько секунд мы смотрим друг на друга, прежде чем я наконец прочищаю горло и спрашиваю:

– Как ты думаешь, ты сможешь добраться до кабинета врачевания?

– Со мной все хорошо, – повторяет он. – Просто улет.

Я закатываю глаза.

– У группы «Аэросмит» есть одна очень старая песня под названием «У.Л.Е.Т.»[9]. Ты знаешь, что, по их мнению, означает эта аббревиатура?

– Уверенный в себе, Любознательный, Естественный и Трудолюбивый? – Он смотрит на меня с вызовом, как бы приглашая возразить ему.

Но я не доставлю ему такого удовольствия.

– Твое знание музыки прошлых лет так ужасно, что повергает в шок.

– О, я знаю эту песню, просто я не согласен с тем, что я ущербен или егозлив.

Он прав. В Джуде много чего намешано, но в нем явно нет ущербности или егозливости. Даже когда он был ребенком – потерянным, безутешным, – он ясно знал, кто он такой. И чего он хочет. А вернее, чего он не хочет. И насколько я могу понять, в последующие годы ничто из этого не изменилось.

Я замечаю, что он ничего не говорит о таких чертах, как тревожный или легковозбудимый. Да и что он может сказать? Он совершенно ясно ходячий пример и того, и другого, и был таким всегда, сколько я его знала.

Однако ему я этого не говорю.

Джуд не произносит ни слова, пока мы поднимаемся по трем лестничным пролетам, ведущим к кабинету тети Клодии, и я тоже молчу. Но тут над нашими головами опять гремит гром, и, посмотрев в окно, я вижу, как ближайшие деревья сгибаются под ветром чуть ли не пополам

При этом зрелище меня пронизывает тревога, и я впервые начинаю гадать, не окажется ли этот шторм еще хуже, чем я ожидала.