Джуд вздыхает, как будто моя помощь доставляет ему крайнее неудобство, но ничего больше не говорит, когда я достаю тазик и наполняю его смесью воды и травяных эликсиров, которые моя тетя велела мне смешать для него.

Закончив готовить смесь, я ставлю тазик на старый исцарапанный стол в углу комнаты и жестом приглашаю его сесть на обшарпанный стул. Когда он садится, одеяло соскальзывает с его плеч, и я впервые вижу его спину. И едва не ахаю от удивления, поскольку вся она покрыта татуировками.

Они покрывают ее сплошь, так что его кожа почти не видна среди черных завитков, похожих на пушистые веревки, которые изгибаются во всех направлениях, обвивая его плечи и спускаясь по бицепсам.

Как и сам Джуд, его татуировки прекрасны и зловещи, в них есть что-то мощное и вместе с тем неземное, и я не могу отвести от них глаз. И едва могу удержаться от внезапного желания провести по ним пальцем – от желания коснуться его.

От этой мысли у меня вспыхивают щеки, и я сую руки в карманы. Потому что они мерзнут, разумеется, поэтому, а вовсе не потому, что меня так и подмывает дотронуться до Джуда Эбернети-Ли.

Но, хотя я подавляю в себе желание коснуться его, я не могу не гадать, откуда у него взялись эти татуировки – и когда они были сделаны. Потому что в отличие от большинства учеников Школы Колдер, которые попадают сюда из других старших школ, Джуд живет и учится здесь с семилетнего возраста. И – как и я – с тех пор он не покидал этот остров. Ни разу.

Однако я никогда не замечала их прежде. Даже когда он сорвал с себя рубашку в этой сумятице в коридоре несколько минут назад.

Не поэтому ли он всегда носит рубашки с длинными рукавами?

Не поэтому ли он никогда не плавал вместе с нами в русалочьем озере, когда мы были маленькими?

Насколько я помню, я вообще никогда не видела его без рубашки, даже в детстве. Когда я была влюблена в него – целую вечность назад – я, бывало, представляла себе сексуальные кубики его брюшного пресса, которые – я была в этом уверена – он прятал под форменной школьной рубашкой поло. Но я никогда не думала, что он может прятать под ней что-то еще.

Но как эти татуировки могли находиться на его спине так долго? С тех пор, когда ему было семь лет, он очень вырос, и по идее их конфигурация должна была исказиться, они должны были растянуться и даже выцвести. Но ничего из этого не произошло. Более того, я никогда не видела татуировок с такими четкими очертаниями, как у него, и имеющих такой же насыщенный цвет. Они вообще непохожи на рисунки – у них вид чего-то настоящего, как будто они в любой момент могут ожить.

И снова у меня руки чешутся от настоятельного желания провести по одной из них пальцем. Но я продолжаю держать руки в карманах, сжав их в кулаки, и демонстративно обхожу стол, чтобы оказаться с другой его стороны.

Разумеется, теперь я не могу не смотреть на рельефные кубики его брюшного пресса, которые выглядят еще более впечатляюще, чем я себе когда-то представляла. Не говоря уже о его суровых разных глазах, судя по которым, он, кажется, всегда знает, о чем я думаю.

Джуд смотрит на меня, садясь на стул, и очевидно, что он догадался, что я видела его татуировки. Как очевидно и то, что он не имеет намерений что-либо говорить мне о них.

Я открываю рот, чтобы спросить его, но тут он погружает руки в раствор в тазу. Его плечи напрягаются, когда его ожоги соприкасаются со смесью целебных эликсиров. Однако он не произносит ни слова, а просто сидит совершенно неподвижно, должно быть, испытывая адскую боль.

По моей спине течет пот. Мне всегда бывает тошно, когда я вижу, что кто-то испытывает боль, тем более что я ничего не могу сделать, чтобы смягчить ее. А от того, что жертвой этой боли является Джуд, мне становится еще хуже