– Деньги вы будете получать и разработки продолжите, но не все, а только двойного назначения. Те, что пригодятся в любом случае. Остальное же под видом откатов через подставные фирмы придётся возвращать в бюджет министерства. Размерам возврата никто не удивится – всем известно, что откаты могут доходить до половины выделенной суммы. Так что работаем, господа! Центральной фигурой в разработке проекта будет Прожогин. Только он будет видеть всю картину целиком и координировать любые движения информации. Согласны, Прожогин?

– В общем, да… Но чем буду заниматься я? Не лучи же собирать?

– А вам чего бы хотелось? – поощрительно спросил Сергей Сергеевич.

– Например, поведением человека в самых экстремальных условиях.

– Ну, это же фашизм, Прожогин. – Теперь, когда всё встало на свои места, Сергей Сергеевич смотрел на Прожогина совсем другими, можно сказать – влажными от умиления глазами.

– Зачем же вы так?.. Фашисты хотели, чтобы этот человек умер…

– А вы?

– Чтобы выжил.

– А если чем-нибудь не столь кровожадным?

Прожогин немного помедлил и наконец решился:

– Хочу разобраться наконец: есть ли Бог или нет?

– А разве это вопрос теоретической физики? – Брови Сергея Сергеевича поднялись на самый верх.

– Именно физики, и ничей больше, – ответил Прожогин невозмутимо.

7. Лондон – Гамбург

«Всё ветшает и изнашивается, даже удавка на шее».

И. Ю.

Семья – это реализация, возможно, последнего в эволюции человека парного инстинкта. В ней участвуют как минимум двое. Для брака же и развода достаточно инстинктов одного.

«Генриетта Вторая» месила густую, словно наваристый бульон, воду Темзы. У прибрежных фонарей слипались глаза.

Женой Бетти Стайрон оказалась неважной. С нею я не был счастлив с первого дня. Не был счастлив и со второго… Нужно отметить, что между «не был счастлив» и «был несчастлив» большая разница. Я не часто чувствовал себя несчастным, но и редко когда – счастливым. Бетти мне решительно не нравилась. И дело здесь не в опрятности или хозяйственности, не в умении готовить обеды и ужины. Женишься, когда появляется потребность в семье, в очаге, когда никого, кроме этой женщины, тебе не надо. Мне же не нужна была именно она. Она была мне не по вкусу. Кому по вкусу некрасивая женщина? А Бетти мало того, что некрасива, так ещё и мнения о себе высокого.

Но Центр велел: женись! Стерпится – слюбится, да и разводы никто не отменял. И я подчинился.

Голос «Генриетты Второй», как и ожидалось, оказался испитым, а речь невнятной. Я не разобрал ни единого слова из того, что она прокричала встречной, длинной, как чёрная полоса судьбы, нефтеналивной барже.

Женившись, я думал: вот отбарабаню медовый месяц, а там перейду сперва на дежурные два раза в неделю, затем на один, потом заведу любовницу из тех, что по сердцу, и заживу как все. Но не тут-то было. Ни о каких дежурных вопрос вообще не возникал. Каждую ночь, как говорится, вынь да положь! Точнее – вынь, но ни в коем случае не положь, а вовсе даже наоборот, и желательно не один раз. Это стало для меня неприятным сюрпризом. Вопреки невесть откуда взявшемуся мнению о холодности англичанок, Бетти оказалась весьма охоча до этого дела. Ночи наши протекали бурно и чем-то походили на схватки бойцов невидимого фронта. У меня под глазами появились тёмные круги, и сам я весь сделался похожим на тень.

С очередным донесением в Центр пришлось отправить сетования о ненасытности объекта и запросить совета. В Центре порекомендовали не торопиться с детьми и подливать молодой, как бойцам Красной армии, в питание брому. Но с этим было непросто. Днём мы питались в разных местах, а по вечерам ели из одного котла, так что бром выпадал на двоих, и ещё неизвестно, кому больше бы досталось. А сплохуешь раз на брачном ложе – сплохуешь и другой, и вся наша работа насмарку. Так что приходилось крепиться и терпеть.