– Адди, послушай меня, – продолжал он. – Знаю, после возвращения я и сам не могу похвастаться здравомыслием, но тебе нужна помощь, милая, и серьезная. Тут нужен доктор, лекарство или, может… может, поход в церковь, не знаю, но точно знаю, что папины слова вредны твоему мозгу. Если пустить все на самотек, конца этому не будет!

– Дьявольской народец взаправду существует, Томми, я…

– Смотри. – Брат выпустил меня и сунул руку во внутренний карман плаща. Достал cобрание сочинений лорда Альфреда Теннисона.

Я улыбнулась, решив, что он передумал продолжать разговор, но тут Томми вдруг перевернул книгу. Сзади по-прежнему была прилеплена черно-белая фотография, с которой улыбались мы с папой. Точнее, улыбалась только я. А рядом с папой поблескивала пуля, вошедшая глубоко в толстую обложку.

Я тревожно заерзала в подмерзшей грязи.

– Я не буду рассказывать тебе всего. Точнее, почти обо всем умолчу. Но я побывал в аду, сестренка. В настоящем аду, в единственном аду, что только существует. И не видел там ни одного чертенка со страниц твоего альбома. Их никто не встречал.

Я опустила взгляд в землю, лишь бы только не смотреть на книгу, которую Томми мне протягивал. Принялась нервно теребить подол грязной юбки.

– А знаешь, что реально и не подлежит сомнению?

Я покачала головой.

– Ты спасла мне жизнь. – Томми положил книгу на землю между нами. – Я носил ее в нагрудном кармане, понимаешь? У самого сердца. Ты спасла меня, а теперь мой черед тебя выручить, кроха. Я помогу. Я все исправлю.

– Они существуют, – снова прошептала я.

Я ведь их видела. Своими глазами. Папина песня, мои рисунки, сделка, которую я заключила, чтобы спасти брата, и дьявол, который явился за папиной душой по условиям давнего соглашения, – все это реально.

– Ш-ш-ш, все хорошо. Все хорошо.

Я и сама не заметила, как вновь полились слезы. Горячие, они побежали по моим щекам, смешиваясь с пятнами грязи и инея на моем платье.

Томми обнял меня, принялся гладить по волосам. И пускай он мне не верил, пускай он ошибался, пускай его лицо изменилось, пускай в его жизни появились слезы и ругань, пускай он больше не танцевал со мной и с папой у реки, я позволила ему себя обнять. И поднять, хоть папа и ворчал, что я для такого уже слишком взрослая. Я обхватила руками его шею, а ногами – пояс и уткнулась носом в кожу. Да, Томми ошибается, но он любит меня, как и папа, так что надо просто ему доказать, что он не прав.

– Я люблю тебя, Адди. Мы… мы со всем справимся. – Томми поцеловал мои волосы, влажные от слез, и поднялся на ноги. Я его не отпускала. – Пойдем-ка уложим тебя. Уже поздно.

Пока Томми, прижав меня к себе и гладя по голове, поднимался к вершине холма, слезы без остановки бежали по моим щекам. Это путешествие на руках у брата отличалось от всех предыдущих. Томми вышагивал с непоколебимым упорством, мужественно переставляя изуродованные ноги. Я так выросла, что теперь мои лодыжки болтались ниже его пояса. Брат смотрел поверх меня, он не сводил глаз с мягкого света у нашего дома и с демонов, которые поджидали неподалеку. Я же смотрела на реку, на существ, населявших наши леса, на тех, от кого Томми забыл меня защитить, пока боролся с врагом в заморских странах.

Звезды поблескивали в небе, говорливо журчала река, в густом кустарнике кипела жизнь. А потом весь мир вдруг затих. Свет от фонаря померк, его пятна уже не лежали на траве у дома. Шум, доносившийся от реки – треск льда и совиное уханье, – теперь были едва различимы. Даже шепот Томми рассеялся без остатка, как дым на холодном ветру. Звезды утонули во мраке, а высокие сосны и ели замерли. Ночь окутало такое густое безмолвие, что вскоре я уже не слышала ничего, кроме стука крови в ушах. Я подняла голову над плечом Томми. И застыла.