А еще здесь безумно много роз – белые, красные, желтые, розовые, даже черные… Они растут вдоль стен, на подоконниках и даже на потолке! Они же изображены в одном из альбомов. Невероятно красивые.

Напротив одного из горшков я останавливаюсь, разглядывая маленькие белые цветочки. Они отдаленно напоминают уличные ромашки. Наклоняюсь, чтобы понять, пахнут ли они как-то, и вдруг слышу позади себя мальчишеский голос:

– Можешь сорвать. – На пороге стоит Глеб, прислонившись к дверному косяку. Он как обычно хмурый, руки скрещены на груди, и взгляд такой холодный, чужой, словно передо мной сын Снежной Королевы, а не моей мамы. Хотя она тоже практически никогда не улыбается. Волосы у Глеба растрепаны, словно он забыл причесаться. Не зря Агриппина Павловна постоянно твердит ему за завтраком, что пора подстричься.

– Зачем? – оглянувшись, спрашиваю я.

– Разве тебе не нравится?

– Нравится.

– Тогда сорви.

– Но… – я нерешительно топчусь на месте. С одной стороны, мне кажется, что если Глеб предлагает, надо выполнить его просьбу. Вдруг мы станем ближе, если я буду сговорчивее? С другой же, мне не нужен этот цветок, и срывать его не имеет смысла.

– Если хочешь, надо брать, разве нет? – он склоняет голову набок, и меня почему-то завораживает его взгляд. В отличие от всех, кто меня теперь окружает, в глазах Глеба есть эмоции. И они направлены именно в мою сторону, а не сквозь меня.

Раньше, когда я жила в детском доме, было как-то проще. Мы собирались с девчонками за большим столом и играли в карты, иногда к нам присоединялись мальчишки. Они всегда блефовали, но вокруг меня постоянно звучал смех, разные голоса, наполненные энергией. А в прекрасном замке нет ничего подобного.

Наверное, поэтому, чтобы не показаться какой-то не такой, я подчиняюсь и срываю цветок. Корешок выпускает сок, капли попадают на кожу, и я вздрагиваю. Больно.

– Ай! Щиплет, – пищу я, на что Глеб лишь разводит руками.

– Млечный сок ядовит, вызывает ожог или аллергическую реакцию, – сообщает он спокойным тоном, будто ничего такого не произошло.

– Тогда зачем ты сказал сорвать его? – вскрикиваю обиженно я.

Гордеев внезапно вырастает напротив меня и, смотря прямо, с присущим высокомерием отвечает:

– А ты думала, что если сорвешь вишенку, не будешь платить?

– Что?

– Скажи спасибо, что я не предложил тебе что-то похуже, – хмыкает он и отходит к столу. Отодвинув стул, Глеб садится, чувствуя себя прекрасно. А мне больно. Не столько от раны, сколько от ситуации и его поведения.

– Я не виновата, что твоя мама меня удочерила, – поджав губы, дрожащим голосом выпаливаю я. – Если тебя что-то не устраивает, скажи ей об этом.

– А не ты ли тут из кожи вон лезешь, чтобы мама тебя похвалила? – ядовитым тоном кидает он. А мне и сказать нечего, ведь он прав.

Я жду от матери похвалы, как глотка воздуха. Отказываюсь от еды, тренируюсь больше остальных, не общаюсь со сверстниками и все ради чего? Ради одного короткого – «молодец». Я до ужаса боюсь не оправдать маминых ожиданий, надежд, которые она возложила на меня. Мне отчего-то хочется, чтобы она гордилась мной. Чтобы все вокруг восхищались тем, какая Дарья прекрасная дочка, хоть и приемная.

Если родная мать отказалась от меня, это не значит, что я какая-то бракованная. Руки и ноги как у всех, глаза отлично видят, со слухом проблем нет. Я не бракованная. Я нормальная. И меня взяли в семью, потому что считают так же.

– Молчишь? – голос Глеба врывается в мои мысли. Только ответить ему мне нечего, он не поймет. У него с рождения есть все – дом, красивая одежда, внимание мамы. Он никогда не чувствовал себя ущербным, не просыпался со слезами, в сотый раз задаваясь вопросом, что сделал не так. Почему его оставили одного.