– Молчи, – кивает сам себе Гордеев. – Только за дверью. У меня голова болеть начинает, когда тебя вижу.

– Мы… – выдавливаю из себя остатки гордости, – могли бы стать друзьями.

Он подскакивает со стула, хватает меня за руку, до боли сжимая тонкое запястье, и силой выталкивает из сада. Я падаю на пол, когда он буквально выпихивает мое хрупкое тело в коридор. С нынешним весом противостоять ему практически невозможно.

– Даже не мечтай, – цедит он сквозь зубы он и прежде чем захлопнуть дверь, добавляет: – Ты навсегда останешься чужой.

Спустя неделю

Глеба нет. Неделю назад он уехал в Канаду и вернется только к осени. Мне нравится такое положение дел, по крайней мере, никто не будет строить козни.

А еще с моей ноги наконец-то сняли гипс! Прописали процедуры и сказали, что к началу июля я смогу вернуться к тренировкам. Я написала об этом маме, но она не читает сообщения. Зато мне позвонила педагог из балетного училища. Когда девчонки шептались, что я ее любимица, я не верила, а зря. Ее звонок поражает меня до глубины души.

– Мне недавно звонил Анатолий Аркадьевич, они будут к концу года ставить новую «Чайку», и им нужна Аркадина. Я решила предложить тебя, Дарья.

Зажимаю ладонью рот, чтобы не заплакать от счастья. Хоть кто-то в меня все еще верит. Значит, ничего не потеряно – я смогу.

– Дарья, – нарушает повисшую тишину Наталья Михайловна. – Будет непросто, да и роль, откровенно говоря, не совсем подходит под тебя, я понимаю. Но придется постараться.

– Я приложу все силы! Обещаю!

И это обещание не ей, а моей матери. Большего смысла в моей жизни-то и нет… Я его не вижу.

***

Смотрю в большое настенное зеркало, вернее в зеркала, которые тут расположены буквой «г», и вижу ту, кого видеть не хотелось бы. В моих глазах усталость. Я измотана настолько, что готова упасть на пол камнем и лежать неподвижно неделю, если не больше. Отвратительное чувство.

Сажусь на мат и развязываю пуанты. Ступни разодраны до крови, местами видны зажившие ссадины и синяки.

– Ненавижу! – кричу в пустоту. – Как же я ненавижу себя такой немощной!

Знаю, что должна продолжать тренироваться: стиснуть зубы и через «не могу» пробовать снова и снова, пока тело не подчинится нужному ритму. Но каждый раз, когда я пытаюсь сделать шаг, боль пронзает голень.

Я не обращаю на нее внимания. Так нас учили с детства: хочешь парить лебедем – забудь про боль. Ее нет. Это несуществующая субстанция. Мои ступни порой превращались в месиво, до того я себя изводила. Помню, однажды я шла босиком по коридору, а после меня оставались кровавые следы.

И что изменилось? Если тогда я смогла, почему не могу сейчас?

Делаю глубокий вдох, встаю и начинаю медленно поднимать ногу, пытаясь повторить движения, которые раньше давались легко. Мыслю позитивно, даже представляю, как буду прыгать по сцене, тем самым переключая спектр внимания с боли.

А потом – очередное падение. Я словно камень, а не перышко. Тяжелая, а не воздушная. Я почти проиграла…

Изможденная, возвращаюсь к себе. Открываю ящик, чтобы взять книгу и немного отвлечься, но натыкаюсь на дневник, который непрерывно вела около пяти лет, с момента поступления в училище. Зачем-то открываю его и читаю вслух то, что никто никогда не должен прочитать. Мои унижения. Боль. Обиду и страхи. Кажется, я успела забыть о них, попробовав успех на вкус. Но чего он стоил?..

20 мая

Сегодня нас снова унижали на занятиях. Алла Михайловна, наш куратор, вывела всех в зал, прошлась вдоль шеренги и попросила сделать шаг вперед тех, кто, по ее мнению, недостаточно худой.

«Коровы», – грубо бросила она.