И каждую мать своего ребенка призывал, как отважную женку, голосовать за него, а не его противника – циника и подонка.
Обещал за успех гостинец для всех: материал на пеленки и сад.
Но сыграл – невпопад.
Бывшие крали Трупа собрали группу избирателей, поймали говорившего как предателя и клопа и – разодрали на нем одежду до пупа и ниже, а между тем кричали:
– И стати оторвем, и совсем забьем!
– Хватит брюхатить! Кот бесстыжий!
Но раздев пылко, отступали с ухмылкой:
– Не тот!
– Не на дев женилка!
– Не любимец, а проходимец!
– Не кот, а пес!
И хохотали – до слез.
А прогнали – не отдали ни трусов, ни голосов.
4
Ветеран без мундира доложил, не тая:
– Полковник – я. И громила, и любовник, и задира. Сила – моя. А угодил в тыл – от ран, из-за командира.
Предупредил, что суров и зол, раскрыл вещмешок, предъявил наган и попросил кров и стол.
За столом заговорил о привале, схватил котелок и уполовник, но зацепил крючком шиповник в бокале, уронил горшок с борщом на сапоги и обварил кипятком мысок ноги.
Подбежали к нему со сноровкой, сняли сапог, бахрому, носок – и прочитали татуировку:
"Бьют – беги, командиру – клистир, миру – мир".
На ожог наложили компресс и жгут, но интерес к верзиле сменили на слова для простофили:
– Приютили артиста – оголили пацифиста. Катись ты!
И от свиста из нагана ветерана засеменили два таракана.
Подшутили и над ними, игрулями с шальными пулями:
– Кино!
– Аврал!
– Давно не стрелял!
5
И таких самозванцев развелось, как городских собак и голодранцев, которым натощак обещали кость.
И от тоски двойники желали и медали, и коня, и с конем – прыть. И с задором верещали:
– Живьем меня не зарыть! И огнем не спалить!
И воочию развивали волчью сыть.
Чаще других выступали тишайшие с виду, но неряшливые и мычавшие, что сохраняли в груди незряшную обиду.
Среди них бывали и непризнанные таланты, и замызганные коммерсанты, и отважные лейтенанты, и продажные депутаты: осознавали, что небогаты, не попадали в золотую струю и – излагали по чутью чужую повесть, кивали на державу и претендовали на доплаты, но не по праву и не за совесть, а на халяву.
С воем присвоить на славу имя, без забот пристроить рыло в газету – вот что руководило ими: на то и это!
Ходила и другая разгадка самозванства: не простая, но бередила пространство – с постоянством.
Словно сам Труп любовно собрал своих в клуб: образовал по углам артели для беспорядка и драм.
И цели – приспели: не от того, что ропщет или псих, а якобы возмечтал, чтобы воспели его особу как всеобщий и одинаковый идеал!
Или впал в неуместную диверсию за лестную пенсию!
И урок, получалось, жесток: искать живого – опять подбивать любого не на жалость, а на агрессию!
Так ли, сяк ли, а родные и иные искатели не обмякли и не взвыли сгоряча на боль от неприятеля, а соорудили сообща совет и решили:
– Чтобы иссякли в силе пробы на роль живого беглеца, нет другого пути, как найти и принести на свет потайного мертвеца.
Приложили печать и постановили: искать до конца!
6
И вдруг – эпизод: навстречу идет.
Тот!
Берет за плечи, как коня за круп, и – на испуг:
– Я – Труп!
Ему:
– Ерунда. Докажите.
А он:
– Ни к чему. Умерщвлен.
– А почему говорите?
– Я – вода в сите. Вытекаю.
– А поймаем? Чревато!
– Моя хата – с краю.
– Где? Покажите.
Отвел носок и изрек вбок урок:
– Везде и нигде. Не ищите у дыр пол, у начал запал, а у пчел пуп. Познал мир – нашел труп, нашел труп – исчерпал мир. Тайна – случайна и не нужна, а разгадка важна для порядка, но секрет – рассвет, а расчет – убьет.
Помолчали.
Покивали:
– Плетет!
– Не тот!
Невзначай пробормотали:
– Каково? Чай, за воротник заливали?
Не сказал.