– Для того, чтобы по-нашему, особо, лапти доплести. Да куда там ребятам до мастерства! Не в кости! Ему в пути ни к чему вдругорядь ни дрова колоть, ни полоть у межи, ни рубежи охранять. Хоть власти не пусти, хоть трава не расти. Хоть морошка. А на подножке вагона он да скажи: "Умирать – не лапти ковырять: лягте на лавке и лапки – задрать!»
8
К общему удивлению, и от полковника получали вести: с почтою, оживлением и даже приветом от любовника чужой невесте.
Читали и над конвертом вздыхали, как над паршой:
– Накропал неровно, словно крале: с камуфляжем и большой душой!
Сначала писал, что проезжал город. Намекал, бродяга, на голод, а бумага источала пары икры.
Гадали:
– Не облизали ли осетры?
Потом оповещал, что пристал в другой и здоров, отыскал и кров со столом, и дворец с королевой.
А писал, удалец, как левой ногой иностранец.
Предполагали:
– Не больной ли дрожал палец?
И вдруг – телеграмма с полустанка:
"Аврал! Драма – не пьянка. Хрясь – и нить оборвалась. Фюить! Алкаш подкачал. Без кошелька. Хоронить монеты нету. Пока. Недосуг. Ваш друг.
Наследники – вскачь, за передники и – в плач.
Заказали портрет и букет.
Собрали от тоски на венки и ленты.
Послали аккредитив.
Ждали момента.
Но узнали по радио: жив. Ссадина! И – обругали:
– Рвач! Гадина!
Проверяли в зыбкой надежде:
– Ошибка? Едва ли.
– Прежде или теперь?
Из-за неточной почты не желали потерь.
И вот следом – письмо:
Пообедал. Люби́м. От забот отдыхаю. Весной – красным-красно. Люди – перегной и дым. Но одна – нежна. Хата – с краю. Опять нужна доплата. Ерунда. Будем помирать – тогда и горевать".
Подсчитали сроки строже – и не рады: телеграмму и драму отправляли позже. От мороки зашептали по углам:
– Правды – ни там, ни там.
– По̀ миру нам, бедноте, без пути пройти присудят в награду за килограмм усилий.
– Померли те люди, что правду любили!
Затем – еще одно письмо:
"Всем, всем, всем. Люблю горячо. Загораю у огня. Ай-лю-лю бедламу. Разъясняю телеграмму. С краю – немножко оплошка. Хоронить – не меня, а монету. А нету – кошелька. А нить – от трусов. Коротка была. Хвала, здоров".
Закричали:
– Здрасьте! Вот-те раз! А вздыхали о живоглоте!
– Без морали дикобраз!
И от счастья отозвали заказ на букет, портрет и раму.
И вдруг – телеграмма:
"Проклятый головорез исчез без оплаты услуг. Обратиться в больницу. Друг.
А за ней – иная, переводная, доплатная, из-за границы, но страшней:
"Погиб героем, без боя, в походе, от своего. Ушиб или в роде того. Без валюты – круто".
А прямо за той, ужасной, очередная:
"Одна телеграмма вручена не туда".
А какая, не ясно.
Беда!
А куда она адресована? Кому уготована?
И почему возвращена?
Из пыли стена!
– Ну и ну! Происки! – завыли на луну – все.
И засудачили о незадаче, о себе и о судьбе покойника.
И – ну крутиться, как спицы в колесе!
И – ну на поиски полковника!
II. ЖИВОЙ, ДА НЕ СВОЙ
1
Искать труп – не суп хлебать: невпроворот кладь.
Мертвый предмет мордой привет не передает – гордый!
А вот живое хватать – что мочало мять: на такое никто – не твердый!
И оттого сначала предположили, что пропавший – удал и в силе, здоров, но удрал подальше от врагов.
И опросили – его друзей.
Но получили от них рой дурных вестей.
Один пробурчал, что кретин не умрет без прикола.
Другой протрубил, что тот дебил полон идей и если пропадет, то из мести уведет за собой города и села.
Третий заметил, что сущий урод – всегда веселый, но идущий по следам мед не пьет, а везет по усам.
Четвертый изрек, что мертвый он будет опасней живого, но срок не истек и люди должны не пугать власть басней о нем, а любого, кто в пальто под стать и в масть лицом, сажать без вины в дурдом.