Я пригласил студента балетмейстерского факультета ГИТИСа Анатолия Бердичева. Мне нравилось, как он работал, выдумывал, фантазировал: о том, что такое в действительности танец Ренессанса, пожалуй, никто точно не знает. Когда актеры освоили предложенную Анатолием танцевальную культуру до такой степени, что начали даже импровизировать, я поставил перед ними четкие стилистические рамки.
…Но кто же эти люди, явившиеся к нам в россыпях цвета и света?
Быть может, это и есть персонажи из мистерий эпохи Микеланджело, среди которых, окруженный великими того времени, танцует сам творец?
Быть может, в этом празднике мы видим тех, кого знаем еще с ученических лет по книгам: Боттичелли и да Винчи, Рафаэля и Гирландайо, Донателло и Вероккио, Ариосто и Полициано, Пико делла Мирандолла и Макиавелли, Браманте и Граначчи… А в самой глубине, как и полагается по хронологии, танцуют Данте и Боккаччо?
А может быть, это явились перед нами прославленные во все века Сады Лоренцо Медичи? И в центре этих Садов сам Лоренцо Великолепный – окруженный гостями и их женами, учениками и любовницами?
Кем бы ни были эти люди, мы понимаем, что перед нами – Италия, Ренессанс, синонимами которых стали Красота, Мысль, Искусство, Гармония.
…Танец ничем не разрешился. Время снова сковало людей, заключило их в рамки. Они расположились в арках-воротах по обеим сторонам сцены. Актеры на своем театральном жаргоне называли эти композиции фресками…
Лишь сейчас наступало время для глаз, глаз мальчика. С этого момента начинала звучать симфоническая поэма М. Кабелача «Мистерия времени». На протяжении спектакля эта музыка будет прерываться, ее будут заглушать другие звуки, но она всегда будет сопровождать самые важные моменты в жизни Микеланджело.
…За закрытыми воротами на заднем плане появился мальчик, полный решимости во что бы то ни стало прорваться через ворота в Сад Искусств.
Отец и братья, у которых искусство было в большом пренебрежении, очень неодобрительно отнеслись к этому и даже нередко его били, не имея понятий о достоинствах благородных искусств, они считали стыдом иметь у себя в доме художника.
Однако как ни велико было это неудовольствие, оно не заставило отступить Микеланджело, который, сделавшись более смелым, пожелал испробовать искусство красок.
Кондиви
Это холодное свидетельство страсти художника, которой хватило на всю его жизнь, длиною почти в век. В начале спектакля эта страсть, как и первый танец, еще была закована в статике. Но мы уже слышали взволнованное дыхание и биение сердца страшащегося принятого решения мальчика: во что бы то ни стало проникнуть в Сады Медичи и упросить Великолепного принять его в Школу изящных искусств.
…Сначала он вежливо стучался в ворота. Потом же все настойчивее и отчаяннее. Но никто его не услышал.
Тогда в яростном бессилии он стал колотить в них ногами. Он остановился, лишь почувствовав боль, и в тот же момент увидел своих родителей.
Родители знали, где искать своего мальчика, потому что споры о желании маленького Микеланджело учиться живописи в Садах достигли в семье такого накала, что сделали сына и отца врагами. Нависавшая за ужином тишина была так густа, что, казалось, ее можно было резать ножом…
Упорство сына, однако, не слабело, и это выводило отца из себя, рождало кощунственное желание уничтожить им же рожденного.
Мать, конечно же, была на стороне отца, но любовь к сыну смягчала злобу.
Время слов – уговоров, убеждений и доказательств – осталось дома. Наступило время поступков.
…Отец и мать оттаскивали мальчика от ворот, преграждали ему путь, пытались увести лаской, били его. Они опасались за последствия столь грубого поведения сына у дома Медичи, имя которого вызывало священный трепет у всех флорентийцев.