Следовательно, в этом звуке заключены действие и противодействие.

Противодействие, конечно же, будут вершить представители эпохи, то есть действующие лица спектакля.

А действие?

Надо найти такой образ-персонаж, который, с одной стороны, концентрировал бы в себе все качества человека, имеющего право на такое действие, а с другой – органично входил бы в структуру спектакля. Не надо также забывать, что все происходит в театре, а значит – в ситуации игры. Новый персонаж, следовательно, должен быть лицом от театра.

Но кто он – гистрион, комедиант, менестрель, лицедей? Не сузит ли такой персонаж все происходящее до сугубо театральных рамок и не останется ли зритель лишь сторонним наблюдателем?

Как же назвать этого героя, который связывает театральную стихию с людской и который существует во все века и ныне?

Шут!

Да, именно он.

Под разными личинами во все века прячется этот вечный юродивый и вечный интеллектуал. И в наши дни из-под маски делового человека, серьезного ученого, философа, умного актера нет-нет, да и выглянет его добрая и насмешливая физиономия. Ведь в природе каждого из нас заложена потребность в игре, в радости, в шутке.

Одну из ипостасей Микеланджело я тоже определил как «Шут». Значит, получается, что Шут не только хочет нам что-то раскрыть. Он и сам желает «разоблачиться».

…Пусть этот «Шут» выбежит из глубины сцены, словно из глубины веков или нашей души, и в полной тишине затемненного зала ударит в набат. И от мощной волны звука пусть рушатся все взгляды и суждения, которые за пять столетий приросли к эпохе Ренессанса. Пусть раскроется нам истина человеческих страстей и деяний.

Я уже видел начало спектакля.

А это уже не так мало…

Медленно погас свет. На мгновение зал погрузился в темноту. Потом сцену по диагонали прорезал синевато-призрачный луч света.

Из глубины сцены выбежал Шут. Он устремился по этой синей полосе. Резко остановил свой бег. Схватился за воображаемый канат от колокола и раскачал его.

С первым ударом колокола грянул аккорд Стравинского. Вздрогнул зал. Но ничего на сцене не изменилось.

Растерянно огляделся по сторонам Шут и, ища тех, кого призвал, забегал по сцене. Еще раз подбежал к колоколу. И вновь аккорд Стравинского оглушил зал.

Прикованные глазами к сцене зрители увидели, как второй удар набата из темноты «вырвал» испуганных, мечущихся людей. Попадая в луч света, они стремились уйти от него, спрятаться, исчезнуть в спасительном мраке. Потом неподвижно застыли – еще не герои спектакля, но уже и не тайна.

И тогда раздался третий удар колокола.

Заполнила сцену многолюдная толпа, также испуганная, мечущаяся. Шут окинул всех торжествующим взглядом и, юркнув в толпу, смешался с нею. Резко изменился свет, зазвучала музыка, и начался спектакль…

Я должен осветить первый план сцены почти солнечным светом, с его живописными полутонами желтого, оранжевого, красного, розового, лилового. Тогда в памяти зрителей возникнут виденные ими картины художников Возрождения – их искрящийся и лучезарный колорит.

…Радостно засверкало золото арок-ворот. Под звуки старинной лютни, одетые в разноцветные, сшитые в стиле Ренессанса костюмы, начали свой танец надменные женщины и горделивые мужчины. Это, впрочем, был не совсем танец. Скорее лишь его желание. В нем было больше статики, нежели движения.

Движения танцующих актеров – ломкие, словно трещины на старых фресках.

Моим актерам необходимо было знать танцевальную культуру эпохи. Сам я не умею ставить танцы, особенно что касается их «орнамента». Движение в моем понимании всегда должно нести мысль, поэтому для постановки «чистого» танца я обычно прибегаю к услугам балетмейстера. Лишь после проделанной им работы, если это нужно для спектакля, я вношу в танец свои смысловые коррективы.