Кроме всего прочего, в приметах гения числилось и одиночество.
Микеланджело
Может быть, моя ситуация в доме отдыха и стала тем мостиком, по которому я с большей доверчивостью проникал в глубь веков и в глубину души Микеланджело, приближая его к себе и сам к нему приближаясь.
Наверное, именно тогда я и понял главное: талантливый человек всегда одинок, тем более гений. И этого одиночества никогда не преодолеть. Так суждено…
Жизнь Микеланджело была длинна и наполнена столь многими событиями, что мне необходимо было найти ту нить Ариадны, которая вела бы меня по лабиринту его судьбы.
По какому пути мне идти? – терялся я в вопросах и сомнениях.
Бытовые подробности жизни Микеланджело, столь тщательно описанные Стоуном в романе «Муки и радости», меня не интересовали.
Эпоха Ренессанса, рельефно и эмоционально раскрытая К. Шульцем в книге «Камень и боль», могла в конечном счете поглотить самого Микеланджело.
Спектакль, по моему мнению, должен был включать и тот интеллектуальный анализ произведений Микеланджело, который сделали Г. Бояджиев, А. Дживелегов, В. Лазарев, Б. Виппер, Р. Роллан, Стендаль.
В нем также обязательно должно присутствовать живое дыхание творца, чью биографию засвидетельствовали его современники Д. Вазари, А. Кондиви.
Как быть?
Окончательно запутавшись в сомнениях, я решил сосредоточить свое внимание лишь на том, каким образом жизнь Микеланджело отражена в его произведениях. Какие же причины – личные, религиозные, социальные – заставили его взяться за резец или кисть и оставить нам «Пьету» или «Давида», фрески Сикстинской капеллы или надгробия Медичи? И кем для Микеланджело являются люди, изображенные в Пьете, Вакхе, Адаме и Еве, в рабах, т. е. люди, не имевшие своих конкретных исторических прототипов – таких, как Лоренцо и Джованни Медичи, папы римские, Брут и др.?
Мастер ничего не иллюстрировал, а воплощал в пластических образах мир своих чувств и мыслей, навеянных тем, что его окружало в конкретной действительности и что он не мог, как всякий великий художник, не отразить в своем творчестве. И притом отразить в формах столь универсальных, что они приобретают общечеловеческую значимость.
В. Лазарев
По способу выявления материала на сцене я чувствовал – это должна быть мистерия. Я смутно представлял реальные закономерности и правила мистериального действа, но в жизни и в творчестве Микеланджело столько раз перемешивались Небо и Ад человеческого бытия, рождающие так много параллелей с извечными, библейскими сюжетами, что мой выбор именно этого способа осуществления замысла все более и более стал казаться мне единственно верным.
Я не хотел, чтобы главный герой этой мистерии являлся человекоподобным богом. Меня интересовал в первую очередь человек.
Человек, в конце своей жизни достигший величия Бога.
Сейчас я уже не помню, как и когда определился тот путь, по которому должен пройти этот человек в моем мистериальном действе. Наверное, это итог подсознательной работы моего мозга, до этого времени успевшего многое узнать о жизни Микеланджело.
Мальчик-
Ученик-
Скульптор-
Адам-
Шут-
Вакх-
Давид-
Раб-
Христос —
таков этот путь. Путь человека, первой и последней своей ипостасью совпадавший с историей жизни Христа. Между традиционным началом и концом пролегала единственная и неповторимая судьба, данная лишь Микеланджело.
Первое, что я увидел своим внутренним зрением, были глаза.
Глаза мальчика-подростка, стоящего у ворот и крепкими для него и не по возрасту сильными руками вцепившегося в их железные прутья. Эти глаза буквально пожирали таинственный и заманчивый, недосягаемый мир искусства, простирающийся за воротами.