И, не смотря на то, что в доме Острогорского мы пили только крупнолистовой чай, купленный по аховой цене, именно сейчас я ощущаю себя как дома.

И от сердца отлегает.

– Ну, что тебя привело ко мне? – Выключает плитку, отставляя сковороду в сторону. И напротив присаживается. – Ты уж меня больше года не навещала. Что стряслось?

– Почему вы решили, что что-то стряслось, Лидия Дмитриевна?

– Ну, так просто на ночь глядя, ты бы ко мне не пришла. Да ещё и с мальчонкой. – Хмыкает, обнажая жёлтые зубы. – Рассказывай.

– Я ушла от Демида. – Слова вырываются изо рта с трудом.

И, хоть я зареклась, что не буду больше плакать, мне слишком тяжело. И сдержаться не выходит.

– Ты… что? – Глаза тётушки расширяются. На лице – чистое изумление. – С ума сошла?

– Он мне изменил. – Припечатываю.

Смахиваю подушечками пальцев непрошеные слёзы, а ещё впиваюсь пальцами в столешницу. И на сестру отца смотрю прямо.

Не отвожу взгляд.

– А ещё его любовница родила ему дочь. И Демид собрался жить на две семьи. Как ни в чём не бывало.

– И ты ушла от мужа? – Вопрошает, когда поток моих слов иссякает.

Смотрит на меня странным взглядом, в котором столько всего намешано. И я понять не могу, что ждать от неё в следующий момент.

– Да. – Киваю спокойно.

Хватаю обеими ладошками чашку с обжигающим напитком, поднося к губам. Дрожу от переполняющих эмоций.

И даже не чувствую раскалённого стекла под пальцами.

– Ну и правильно! – Шлёпает ладонью по столу. – Что он себе вздумал, этот Острогорский!

– Правда? – Распахиваю глаза. Ставлю чашку на стол, и дышу часто-часто.

Значит, я зря плохо думала на тётушку. И надо было с самого начала обратиться к ней.

– Конечно! – Она уверенно кивает. – Зачем тебе нужен этот кобель? Да и общих детей у вас всё равно нет. Илюха - то ему чужой совсем…

– Да… - Опускаю глаза в стол.

– Это ты хотела отца своему сыну найти, да кому надо это, с чужим ребёнком возиться? Вот он своего на стороне и заделал, раз ты сама не сдюжила!

– Я пыталась…

– Плохо пыталась! – Лидия Дмитриевна каркает. – Максу-то своему сразу ноги раздвинула! А он взял, да и помер!

Видит, что я дёргаюсь от этой фразы, как от оплеухи. Осекается. Понимает, что переборщила.

И блюдо с блинами ближе подталкивает.

У меня же во рту пересыхает. Пытаюсь ответить хоть что-то, но звук не идёт.

И перед глазами разноцветные мушки.

Не понимаю, за что она так со мной. Ведь знает, как я любила Максима. И как плакала на похоронах, кидаясь к гробу.

Гнобила себя за то, что слишком поздно узнала о беременности.

И ему не успела сообщить.

– Ладно, чего уж там. – Тётя взмахивает рукой. - Измену Острогорского терпеть нельзя, ты ж к нему с распростёртой душой…

Улыбается как-то криво. И на часы смотрит.

– Наелась? Тогда иди спать. Ляжешь с Илюхой, а я уж на диване посплю.

На негнущихся ногах иду в спальню. Машинально раздеваюсь. Юркаю под одеяло, обнимая сына. И к шорохам в гостиной прислушиваюсь.

Понимаю, что тётя тоже ложится. И выдыхаю спокойно.

Завтра. Я подумаю о том, что делать дальше.

Нужно связаться с юристом. Потребовать у Острогорского развода и найти съёмное жильё.

И пусть только кто-нибудь попробует мне помешать…

Дёргаюсь от странного стука и тихого щелчка.

Разлепляю веки, всматриваясь в интерьер тётиной спальни. Дышу часто-часто, оглядываясь по сторонам.

И на постели сажусь.

Замечаю, что утренний свет уже заливает спальню. На допотопном будильнике – шесть утра.

Не знаю, что меня разбудило так рано. И ноги свешиваю с кровати, собираясь посмотреть, что творится в квартире.

Дойти до створки не успеваю. Она распахивается прямо перед моим лицом.

И крик застревает в горле.