И вот наступил финал проекта. Прощальный зал в крематории. Пространство было спроектировано так, чтобы вызывать стандартизированную скорбь: высокие потолки, приглушенный, постановочный свет, тяжелые бархатные драпировки, поглощающие звук. Воздух был статичным, густым от запаха ладана и увядающих цветов – лилий и гвоздик. Этот запах был для Кирилла еще одним пунктом в спецификации, утвержденным компонентом ритуала. Люди в черном текли медленным, вязким потоком. Он стоял у гроба рядом с матерью, прямой как струна, с идеально непроницаемым лицом. Он был не сыном, он был распорядителем церемонии.

Он смотрел на лица людей. На искаженную гримасой плача физиономию своей тетки. На растерянное, постаревшее лицо лучшего друга отца. На коллег с его бывшей работы, с их набором дежурных, скорбных выражений. Он регистрировал их эмоции как данные. Он видел покрасневшие глаза, мокрые платки, сжатые губы. Он анализировал эти проявления, каталогизировал их, но не мог воспроизвести. Он был как инопланетный зонд, скрупулезно изучающий ритуалы незнакомой цивилизации, но абсолютно чуждый их смыслу. Он чувствовал себя самым одиноким существом во вселенной, отделенным от всех этих плачущих, живых людей невидимой стеной из собственного внутреннего стекла.

Его взгляд скользнул к матери. Она была уже не системой, вышедшей из строя. Она была руиной. Полная системная дезинтеграция. Она смотрела на лицо мужа в гробу, и в ее глазах не было ничего, кроме пустоты, выжженной горем. Она не плакала, слезы кончились. Она просто смотрела, и ее молчание было страшнее любого крика.

Затем настала его очередь прощаться. Этого требовал сценарий. Он медленно обошел гроб, ощущая на себе десятки взглядов. Все ждали от него реакции. Он был главным действующим лицом в этой последней сцене. Он заставил себя посмотреть на отца.

То, что он увидел, не было его отцом. Это была восковая, некачественно выполненная копия. Неверно застывшая маска, на которой гример постарался изобразить умиротворение, но добился лишь эффекта нарушенной симметрии. Кожа имела желтоватый, неживой оттенок. Губы были плотно сжаты, словно отец был чем-то недоволен даже сейчас. Кирилл смотрел на это лицо и пытался что-то почувствовать. Он приказал себе. Он запустил в своей голове поисковый запрос по ключевому слову "отец". Система начала сканировать файлы памяти. Но вместо тепла, вместо объятий или смеха, вместо образа любящего родителя, на экран его внутреннего монитора выводились лишь отчеты. Вот отец кивает, просматривая его школьный дневник с одними пятерками. Вот он жмет ему руку после победы на городской олимпиаде по физике со словами: "Не подвел". Вот он одобряет его выбор технического вуза: "Правильное, перспективное решение". Вся его память об отце состояла из протоколов о соответствии. Он был не сыном, он был его самым успешным проектом. И теперь проект пришел на списание своего создателя.

Он смотрел на это чужое, восковое лицо, и его мозг продолжал отдавать команды. "Плачь. Это твой отец. Он мертв. Это навсегда. Это конец. Эмоциональная реакция обязательна. Протокол требует слез". Он даже попытался физически запустить процесс: напряг мышцы лица, попытался сымитировать спазм в горле. Ничего. Система не отвечала на запросы. Внутри была только гулкая, ледяная тишина. ERROR 404: Emotion Not Found.

И в этот момент его накрыл подлинный, экзистенциальный ужас. Не от вида мертвого тела. А от осознания своей собственной мертвости. Он понял, что смотрит в гроб не сын. Смотрит механизм. Идеально собранный, безупречно функционирующий, но абсолютно пустой внутри. Он понял, что в этом зале было два покойника. Один – в дубовом ящике, его тело перестало функционировать. Второй – стоял рядом, в дорогом черном костюме. И его душа, если она когда-либо и была, умерла так давно, что он даже не заметил момента ее смерти.