Она развернулась, подошла к скрытому в стене шкафу и открыла его. Внутри, на ее половине, висели несколько платьев, стояли туфли. Ее вещи, которые всегда казались ему незначительным, но терпимым нарушением его монохромной гармонии. Она достала большую дорожную сумку, которую, как он теперь понял, принесла с собой, и начала молча, методично складывать в нее свои вещи.

Кирилл смотрел на это, и его паралич усиливался. Он должен был что-то сделать. Встать, подойти, остановить ее. Так было написано во всех книгах, показано во всех фильмах. Мужчина должен бороться за свою женщину. Но он не чувствовал в себе ни импульса к борьбе, ни самой потребности в ней. Он был наблюдателем. Он смотрел, как демонтируют часть его жизни, с той же отстраненностью, с какой следил бы за сносом временных строительных лесов со своего здания. Это было неизбежно. Это было логично. Ее система оказалась несовместима с его.

Она действовала быстро и эффективно, словно давно отрепетировала это в своей голове. Косметика из ванной. Зарядное устройство от телефона. Книга, забытая на прикроватной тумбочке. Каждый ее жест был точным и окончательным. Наконец, она застегнула молнию на сумке. Она подошла к столу, сняла с запястья тот самый браслет из черненого титана и обсидиана и аккуратно положила его на стол рядом с его планшетом. Холодный, совершенный объект вернулся к своему создателю.

«Прощай, Кирилл», – сказала она, не глядя на него.

Она пошла к выходу, ее шаги гулко отдавались в мертвой тишине лофта. Он слышал, как щелкнул замок. Затем еще один. Потом звук закрывающейся двери лифта в коридоре.

И все.

Он остался один. Абсолютно один. В своей идеальной, выверенной, стерильной крепости. Он медленно опустил взгляд на стол. Планшет с чертежами. И рядом – черный браслет, похожий на маленькие, высокотехнологичные кандалы. Его мир не рухнул. Он просто сузился до размеров этой комнаты. И тишина, которая раньше была его союзником, его порядком, его богом, теперь превратилась в его палача. Она больше не гудела. Она кричала. Беззвучно. Пронзительно. И этот крик был криком вакуума, пожирающего самого себя.