Он рассеянно кивнул, как будто не совсем понимал, о чем она говорит. Хелльвир взяла его за руку и вывела из комнаты. Фарвор убежал из дома, когда ему сказали, что мать умерла. Он сейчас бродил по лесу, и Хелльвир с завистью думала о нем, подавая отцу миску похлебки. Ей тоже хотелось очутиться в лесу, ни о чем не думать, не заботиться. Быть оленем и свободно бегать среди деревьев, быть совой и летать в небе.

Накормив отца, она уложила его в постель, как ребенка, сняла с него тяжелые башмаки. Только после того, как он заснул, она осторожно вышла и прокралась в спальню. Знахарка спала на стуле у очага. Хелльвир слышала ее тяжелое дыхание.

Она бросила быстрый взгляд в сторону кровати. Ей казалось, что фигура, прикрытая простыней, в любую минуту может пошевелиться, вздохнуть, но та оставалась неподвижной. Хелльвир опустилась на колени перед очагом, разгребла уголья кочергой.

– Я хочу попытаться, – сказала она, обращаясь к огню.

Пламя взметнулось выше, и дух, существо из обугленного дерева и золы, притаившееся в очаге, уставился на нее оранжево-красными глазами. Огонь горел так ярко, пока мама рожала ребенка. Отец не знал, как его нужно благодарить, но Хелльвир подвинула ближе к огню остатки щепок и хвороста, чтобы покормить его.

– Тогда попытайся, – ответило существо.

– А если у меня не получится?

– Во всяком случае, хуже не будет.

– Ты пойдешь со мной?

– Я не могу покинуть твой дом, ты это знаешь.

Хелльвир стало стыдно оттого, что она боится, и она прикусила губу. Пылающее существо толкнуло к ней головешку, и та покатилась по золе. Внутри головешки тлел рыжий огонек.

– Там будет темно, – сказал дух.

Хелльвир взяла фонарь и с помощью кочерги засунула туда уголек.

– Благодарю тебя.

– Торопись, скоро взойдет солнце, и лекарка проснется.

Хелльвир поднялась и подошла к постели. Забралась на кровать и легла рядом с неподвижным телом, укрытым простыней; фонарь она поставила перед собой и свернулась калачиком вокруг него, потом подняла голову и посмотрела туда, где покоилась голова матери. Уголек мерцал в фонаре, и скоро его мигание усыпило ее.

Ее разбудил скрип входной двери.

Хелльвир вздрогнула и открыла глаза. Вокруг стояла полная тишина. Она по-прежнему лежала на кровати в комнате родителей, но… тело исчезло. Миландра исчезла. Младенца тоже не было. Кровать была измята, простыня – отброшена в сторону, как будто кто-то выбрался из-под нее несколько минут назад.

Хелльвир соскользнула на пол. Кухня оказалась пуста. Горшок из-под похлебки стоял у двери – посуду мыли на улице талым снегом. Входная дверь была распахнута настежь, хотя обычно сразу же закрывалась и ее требовалось подпирать палкой.

Снаружи не чувствовалось ветра. Только стояла тишина, от которой раскалывалась голова. Собственное дыхание казалось Хелльвир оглушительным, как рев мехов, каждый шаг порождал эхо, словно камень, брошенный в колодец. Даже биение сердца, частое и неровное, словно оповещало этот чужой мир о ее появлении, и ей внезапно стало ясно, что сам мир наблюдает за ней.

Свет был странным: не то сумерки, не то ночь; Хелльвир подняла голову, чтобы взглянуть, не взошло ли солнце, и замерла. На небе не было ни солнца, ни звезд, ни луны, ни облаков. На нее смотрела другая Хелльвир. Небо представляло собой какую-то гладкую поверхность вроде озера, в которой мир отражался, как в гигантском зеркале. Высоко-высоко над головой у Хелльвир лежала покрытая снегом земля. Она видела верхние ветви вишневого дерева, конек крыши – было странно видеть свой дом таким. Ее собственное отражение глядело на нее сверху вниз. Она решила проверить, действительно ли это отражение, и подняла руку; маленькая фигурка сделала то же самое. У Хелльвир закружилась голова и возникло странное чувство, как будто она сейчас упадет – но не вниз, а вверх. Она поспешно отвела взгляд.