На ветку над головой Хелльвир села сорока и взглянула на нее угольно-черным глазом.

– Привет, – с улыбкой обратилась к птице девочка.

Та наклонила голову набок, и взгляд ее переместился на блестящий маленький ножичек, лежавший у Хелльвир на коленях, – с его помощью девочка подрезала перья.

– Мне очень жаль, но это папин, – сказала Хелльвир.

Сорока застрекотала.

– Я принесу тебе взамен ягоды рябины, – предложила птица.

– Я не ем рябину.

– А как насчет зайца? Я расскажу тебе, где у них норы. Они сейчас тощие, конечно, но немного мяса у них на костях найдется.

– Ну ты и злюка. Не могу я отдать тебе ножик.

Сорока издала короткий, похожий на кудахтанье, звук, сорвалась с ветки и улетела в лес. Хелльвир покачала головой и вернулась к работе. Она не сразу сообразила, что отец наблюдает за ней. Ее улыбка погасла. Ей больше не разрешали разговаривать с вещами и зверями.

– Пожалуйста, не говори маме, – тихо попросила она отца.

Своей большой рукой тот убрал ее волосы со лба.

– Не скажу, – пообещал он.

– Она этого не понимает.

– Я знаю, девочка моя.

Его голос звучал печально. Отец взялся за новую стрелу, сосредоточенно нахмурив лоб. Хелльвир не мешала ему, дала ему время подумать, ведь он был намного мудрее ее. Два ястреба парили высоко в небе над лесом.

– Это очень плохо? – прошептала она. – Мне нельзя так делать?

Отец порывисто обнял ее, притянул к себе. Перья рассыпались по скамейке, упали на мерзлую землю. Хелльвир чувствовала тяжелый запах, исходивший от его меховой куртки.

– Ты знаешь, откуда родом твоя мама?

– С Востока, – ответила девочка. – Из страны Гаргулья.

– Эта страна называется Галгорос, – поправил отец. – В Галгоросе не такие обычаи, как у нас. Помнишь звезду с двенадцатью лучами, вырезанную на притолоке над входной дверью? Ее вырезала твоя мама. В Галгоросе такие звезды можно увидеть повсюду. Это символ их бога.

– Их бога?

– Его зовут Онестус, Бог Обещания. – Заметив, что Хелльвир в недоумении наморщила лоб, отец продолжил: – Тебе может показаться нелепым, что у них только один бог, но многие вещи кажутся нам нелепыми просто потому, что они нам непонятны. Это не значит, что «нелепое» неправильно или плохо. Наши обычаи ей тоже кажутся нелепыми. Она не может понять, что мы живем иначе, чем на ее родине, не может понять, почему мы верим в существ, отличных от ее единого бога. Ей кажется диким, что человек способен видеть нечто, недоступное другим, или говорить с вещами, птицами, зверями. И что остальные, обычные люди, не видят в этом ничего дурного.

Хелльвир поразмыслила над словами отца и внезапно почувствовала себя очень далекой от мамы. Раньше ей казалось, что они смотрят на мир одинаково, как будто бы через одну подзорную трубу – папа как-то раз купил такую у проезжего торговца, чтобы пользоваться ею на охоте, и Хелльвир считала ее самой чудесной вещью в их домике, – но теперь она обнаружила, что подзорная труба мамы настроена иначе, что мама видит какой-то другой пейзаж. Его Хелльвир не может даже надеяться когда-нибудь увидеть. Утешало лишь то, что ее понимал отец.

– Значит, ты не против того, что я разговариваю со зверями?

– Если тебе это кажется правильным. Только постарайся, чтобы мама не услышала. Боюсь, это единственная вещь, насчет которой мы не смогли прийти к согласию за все годы, что женаты. – Он улыбнулся. – Моя мама тоже это умела, ты знаешь? Разговаривать с вещами. Она беседовала с этим самым вишневым деревом. Говорила, оно любит петь для нее.

Он снова улыбнулся, взялся за шнурок, висевший у него на шее, и вытащил из-под рубахи подвеску. Хелльвир узнала эту вещь – она помнила, как играла с ней, сидя на коленях у отца, когда была совсем маленькой. Подвеска хранила тепло его тела. Хелльвир подержала ее в ладони, провела большим пальцем по морде рычащего льва.