Максим все это время слушал, и не мог понять, на чьей он стороне. Ежели по писанию поступать, то, конечно, следовало этих людей взять с собой. Несомненно, и рыцарь Круглого стола так бы сделал. С другой стороны, сам же он всю зиму в поте лица резал, варил, солил эти грузди помимо своего учения, тоже нелегкого. Потерять их было бы для всей их ватаги смертью, и он хорошо понимал, отчего Фрязин не хочет даже на миг выпустить их из рук.

– Давай, я сойду, – предложил он вполголоса Фрязину. – Останусь здесь, посторожу грибы. А ты вези людей в Зубцов, потом вернешься.

– Да помолчи ты, лыцарь, не суйся, – отмахнулся Фрязин. – Разжалобил тебя этот болван, а дело его, может быть, не такое страшное. Чтоб все села в округе разом обезлюдели… такого давно не было. Может, привирает Нечай, а сам каверзу какую затеял.

– Пусть даже так, – настаивал Максим. – Лучше у плута на поводу пойти, чем честного человека оставить без помощи. Люди перепуганы, последняя надежда у них, разве ты не видишь?!

– Тьфу ты, – сплюнул Фрязин в песок. – С такими понятиями недолго ты в нашем ремесле проживешь.

– Это почему? – спросил Максим.

– Жалостливый больно, – Фрязин сделал презрительную гримасу. – А нам жалостливыми быть нельзя. Вот помнишь твоего приятеля монастырского? Что бы было, коли бы я его тогда пожалел?

– То человек, а то – грибы соленые, – уперся рогом Максим.

– Да не просто грибы, а ты то возьми в толк… – начал, было, Фрязин, да не договорил – к ним быстрыми шагами приближался Нечай с плаксивым выражением на лице.

– Федор Лукич, смотри, солнце уж заходит! – взмолился он, видя, что, должно быть, они колеблются. – Ну, что хочешь мы сделаем! Хочешь, напишу я Никите Романовичу о том, какую ты божескую милость к нам явил! Он человек большой, тебе не худо будет!

– Что мне до твоего Никиты Романовича! – огрызнулся Фрязин. – Век бы ему лучше про меня не знать, а мне про него!

Но Максим заметил, как глаза Фрязина чуть сузились, а пальцы забегали по узелкам, на которые застегивается кафтан. Он уж знал, что это было верным признаком того, что Фрязин о чем-то крепко задумался, и, возможно склоняется переменить свое решение.

– Ладно, – сказал он. – Давай, Нечай, помогай нам бочки сгрузить, да запрем их в твоей избе. И упаси тебя бог, чтобы хоть одна потом пропала: на дне морском тебя найду и кишки наружу выну.

8. Глава седьмая, в коей пьяный трезвого не разумеет

Как после этого плыли в Зубцов – это Максим после вспоминал с содроганием. Все оставшееся население Низового набилось в струг, словно ягоды в лукошко, и струг от этого просел на воде так, что едва не черпал ее бортами. Плыть приходилось неспешно, и молиться при том, чтобы не напороться на какую-нибудь мель, от столкновения с которой перегруженный струг мог бы вовсе переломиться.

Словно этого мало, набившиеся в струг бабы норовили затащить с собой что-нибудь из хозяйства, самое ценное. Фрязин встал стеной и грубо отбирал любую поклажу, обещал оставить ослушниц на берегу, даже бил по рукам, те ревели, и сладу с ними не было никакого.

Одна прихватила крохотного поросенка, и ни за что не желала его в селе оставлять. Плакала, билась, говорила, что деньги за него плочены, и ей без этого плоскорылого – только остается, что жизни лишиться. В итоге пустили ее и со свиньей, только наказали держать ее крепко, а то если скотина начнет по стругу носиться, то он и ее за борт кинет, и бабу за ней следом препроводит.

Наконец, расселись, поплыли, когда уж стали сгущаться сумерки. Пару раз на берегу появлялись человеческие силуэты, различить которые в тумане было непросто, но, конечно, живому человеку ночью в такую пору в лесу делать нечего.