– Цыц! – заорал Фрязин. – А ну все замолкли!

Но унять этот гвалт ему, конечно, не удалось, даже несмотря на то, что одну бабу, особенно надсадно визжавшую, он ударил наотмашь древком бердыша. Да и поздно уж было унимать – мертвецы почуяли добычу, и уже бы просто так не ушли. И было их слишком много, что бы Максим с Фрязиным могли вдвоем их порубать, не подпустив к сгрудившимся, словно овцы в овчарне, низовским.

Сверху, с частокола, кто-то хохотнул. Должно быть, стрельцы от души наслаждались зрелищем, радуясь при этом, что им довелось быть в нем зрителями, а не участниками.

– Давай, как я тебя учил! – бросил Фрязин Максиму, острием бердыша указав влево, вдоль рва, где посверкивала в лунном свете Волга. Максим только кивнул и бросился туда бегом, держа бердыш перед собой.

Пробежав шагов тридцать, он запрокинул голову вверх и издал короткий писклявый крик – точно так, как Фрязин учил его. Затем на секунду обернулся, чтобы проверить, удалось ли. Увидел, что почти половина упырей замешкалась, завертела головами, уставила на него белые рыбьи глаза. Он снова крикнул, и они, уже не мешкая, бросились к нему, а Максим, которому того и было надо, припустил от них вниз по склону, к реке.

За спиной его раздался новый громкий заячий писк. Сперва он решил, что это закричал Фрязин, но потом понял, что тот так высоко и пронзительно крикнуть, пожалуй, не смог бы. Обернувшись на миг, Максим заметил что в противоположную от него сторону несется, отчаянно вопя, поросенок, которого, должно быть, Фрязин отнял у бабы и придал ему направление пинком, так что он сыграл свою роль не хуже Максима. Вышло именно то, чего Фрязину было надо: единая толпа упырей рассыпалась в разные стороны.

Максим добежал до речного берега, чувствуя спиной голодный взгляд слепых белых глаз. Мертвяки почти не отставали, но и догнать его не могли – неслись позади, то и дело взревывая или всхрапывая. Один из них при жизни был крупным мужиком с длинной черной бородой в алом кафтане – может быть, стрелец. Две другие были бабы или девки в цветных душегреях, а кроме них был мальчонка лет семи. С неприятным холодком Максим подумал, что это, может быть, была когда-то одна семья, и тут же сам отогнал от себя эту мысль. Фрязин ему строго наказывал никогда не думать об упырях, что это когда-то были люди. Были – да все вышли, а теперь это только ходячая смерть. В волке и то больше человечности, чем в упыре – он больше нужного не ест и о волчатах своих заботится. Но волка же никто не жалеет – все знают, что он тебя жалеть не будет.

Побегать Максиму пришлось изрядно, но он почти что не задыхался – спасибо Мининой учебе. А вот упыри рассеялись, и теперь бежали не всей толпой, а по отдельности. Конечно, устать или потерять дыхание никто из них не мог – не было у них давно уж никакого дыхания. Но малец не мог угнаться за большими на своих малых ножках, а стрелец путался в остатках порток, а снять их у него, конечно, ума не хватало. Быстрее других бежали бабы – на них порток не было, но и то одна зацепилась душегреей за плетень и отстала от второй.

Максим остановился почти у самой воды, сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, а затем размахнулся хорошенько и огрел ту, что бежала первой, бердышом в бок. Тот вошел в гниющую плоть как надо, упыриха переломилась, рухнула наземь. Максим быстро вырвал из ее ребер бердыш, изготовился бить следующую.

Та бросилась на него, ощерив желтые зубы и выставив вперед скрюченные пальцы, словно разъярилась на смерть подруги и хотела за нее отомстить. Максим рубанул ее, вроде бы, так же, да вышло не так: бердыш застрял в ребрах, а хуже всего – что до хребта не достал, так что упыриха своей злобы не растеряла. Она издала змеиное шипение, дернулась, стремясь добраться до Максима, вытянула вперед костлявые синюшные руки.