Один при виде струга заревел медведем и стал топать ногами на мелководье, подымая брызги. Плавать упыри не умели и в воду глубоко заходить не любили, это Максим знал от Фрязина, и потому не очень боялся, а вот бабы вокруг вскрикивали, крестились, охали, а иные даже елозили на скамейках, норовя опрокинуть струг, так что Фрязину пришлось на них прикрикнуть.

Наконец, когда Максим уж натерпелся страху, и был уверен, что все они потонут или упырям на поживу достанутся, из-за поворота реки показался темный силуэт зубцовского городища.

Город Зубцов стоял в том месте, где Вазуза впадала в еще совсем неширокую в этих местах Волгу. Та в этом делала здесь угол, огибая холм, на котором выстроена была деревянная зубцовская крепостца, защищенная таким образом рекой с двух сторон. В этой-то крепостце располагался двор воеводы и всех зажиточных зубцовских дворян. Вокруг же него раскинулся вдоль волжских берегов неопрятный посад.

– Плохи дела, – вымолвил Фрязин, едва стало можно разглядеть что-то на берегу.

И в самом деле, даже в темноте было видно, что в посадах тут и там поднимается черный дым, а когда подплыли ближе, то увидели, что весь посад выгорел подчистую. Фрязин даже присвистнул.

– Такого я не видывал с тех пор, как крымцы на Москву шли, – сказал он тихо. И в самом деле, из Фрязиновых рассказов о воинских похождениях Максим знал, что посады обычно жгут, когда к городу подходит неприятельская армия. Нередко, конечно, они и сами выгорают, не случился ли в Зубцове просто пожар?

Но когда причалили к совершенно пустынной пристани, стало ясно, что дело не в пожаре. Будь пожар, кругом бы курились костры погорельцев, суетились бы люди возле свежеотрытых землянок, тут же ничего этого не было, только запах пепла и брошенный впопыхах скарб. Город, казалось, совершенно вымер, и только на стене деревянного городища можно было разглядеть тусклые огни – значит, хоть там остался кто-то живой. К воротам городища всей гурьбой и направились.

– Эй, отворяй! – закричал Фрязин, видя, как с частокола свесилась голова в стрелецком колпаке. – Мы тут из Низового явились. Дело у нас есть к воеводе.

– Какое енто дело?! – крикнул стрелец хриплым голосом. – Проваливай отсюда, до рассвета никого пускать не велено.

– Как, не велено?! – спросил Фрязин. – Крест на тебе есть ли?! Тут же упыри кругом, а из нас кроме меня и помощника никто с ними драться не умеет.

– Нахер пошел, а то из пищали пальну! – крикнул стрелец, и показал ствол пищали, давая понять, что вовсе не шутит. – Сказано, до рассвета ворота не открываются.

– Ты, мужик, это брось! – крикнул Фрязин. – Мы упокойщики, пришли к вам осаду эту упырью снимать. Если твой воевода узнает, что ты нас не впустил, он тебе твою пищаль в жопу засунет по самое цевье!

В ответ со стены раздался раскатистый хохот, а затем вниз с харкающим звуком прилетел плевок.

– Мамку свою упокой, упокойщик! – крикнул стрелец. – Тут такие каждую ночь под воротами трутся. Ежели ты упокойщик, то упокой сперва вона кого!

С этими словами он указал куда-то в сторону выгоревшей улицы, и Максим, обернувшись туда, похолодел, увидев, как по ней быстро-быстро ковыляют не менее десятка сгорбленных фигур в оборванной одежде. Но хуже всего было то, что увидали их и бабы низовские, которые тут же истошно завопили на все лады. Это было именно то, чего не следовало делать ни в коем случае, так как на этот-то крик упыри тут же бросились, как пчелы на мед. Максим потянулся за бердышом, но выхватить его из-за спины так же ловко, как Фрязин, не сумел, запутался в ремне, однако, все же, схватил наизготовку.