Она попала пальцем в небо, потому что мы с ним не виделись, и вообще меня больше занимал вопрос к родителям – отпустят ли в Москву со стихами, и как ухитриться перевестись в Литературный институт, чтобы они поняли, что роковое обстоятельство подлежало исправлению.

Затем было чудесное лето, в котором я открыла для себя Москву, пьянящий настой московского интеллектуального общения, читала стихи, носилась по музеям и просто по городу.

На родину я вернулась под новым именем Аланка. Так прозвали меня в столичном кругу друзей, которые заслушивались моими историческими фантазиями о древней стране Алании. Как и для Джоджра, история и филология были для меня единым пространством.

Но главное – это имя с самого начала изменило всю мою дальнейшую жизнь, моё осознание себя в окружающем мире. Вероятно, рождение под зодиакальным созвездием Близнецов должно было, дополнив недостающим именем – Татьяна и Аланка, обозначить отныне и навсегда некоторую двойственность моей души, и среди множества моих сложностей было ощущение от участия в жизни и одновременно наблюдения за происходящим как бы со стороны.

Я говорила себе: здесь я как Аланка не могу поступить иначе, а здесь я могу побыть просто Таней. Этот внутренний образ помогал формироваться моей личности. С тех пор при знакомстве я предлагала оба имени и неизменно выбирали второе, Аланка, как наибольшее соответствие моему образу, даже внешнему.

Со временем произошло полное слияние, я нашла саму себя, но в те годы это было новое, целиком поглотившее меня событие глубоко личного свойства.

А Джоджр, как оказалось, употребил это лето на то, чтобы открыть для себя… прелести Марины. Это была ужасная история, но самое ужасное было то, что потеря кем-то невинности с помощью Джоджра сказалась злым роком на моей судьбе.

Марина со своей трагедией на время стала, как и Джоджр, persona grata – её ситуация заняла всё светское общество института. Вечерами она то и дело оказывалась у окна на лестничной площадке и в качестве пай-девочки выслушивала советы сострадательных старшекурсниц. Огромный белый медведь в её руках, я привезла его из Москвы, дорисовывал портрет жертвы Джоджра, соблазнителя наивных девочек. От прежней актрисы с вечным бенефисом, который с рожденья уже был при ней, не осталось и следа. Её золотистая головка вызывала у всех желание погладить это дитя и защитить от таких мерзавцев, как наш проходимец.

Я чувствовала себя так, будто помогала Джоджру совершать его пакостное дело, по слухам, где-то на чердачном этаже и прямо на его светлом, песочного цвета элегантном пальто, которое справили ему любящие родители.

Мне было так стыдно, точно это был мой брат, и он опозорил наших с ним родителей.

Марина каждый вечер порывалась назавтра же уехать, выброситься в мир со своей сломанной судьбой, и все этажи, курсы и факультеты спорили и отговаривали – это был какой-то ужас.

С самого детства в моём сознании было чёткое понятие о возможностях и невозможностях для меня, моих ровесниц и подруг, лично я признавала строгие нравы, даже не понимая, что они строги. Поэтому со мной проблем быть не могло.

Но дальше последовало то, что об истории Марины узнали в Горном институте, где учился мой брат. Все его друзья шефствовали надо мной, и даже в моменты возлияний после сессий они не забывали прислать кого-нибудь в качестве проверяющего.

Проверяющий спрашивал, нет ли у меня проблем, вручал варенье и фрукты, привезённые друзьями чаще всего из Алагира, города в начале ущелья, где когда-то горные добытчики – бельгийцы скрестили сорта и оставили местным на века изумительную на вкус грушу.