Она набросилась на нас с метлой, и даже самые смелые из нас побежали. Освальд был «даже самым смелым».

Когда мы ушли от опасности, Освальд сказал:

– Капуста с репой выглядели в точности как сорняки!

– Вот что получается, когда пытаешься совершать золотые дела, – заявил Дикки.

Мы молча зашагали домой, полные угрызений совести, и тут нам повстречался почтальон.

– Письма для Рва, – сказал он и торопливо прошел мимо: он немного запаздывал с разноской почты.

Мы начали перебирать журналы и письма (почти все они были для дяди Альберта) и обнаружили открытку, прилипшую к журнальной обложке. Элис отодрала открытку и увидела, что она адресована миссис Симпкинс. Мы, как честные люди, прочитали только адрес, хотя по правилам чести вы имеете право читать врученные вам открытки, даже если они посланы не вам.

После жаркой дискуссии Элис и Освальд заявили, что не боятся, и вернулись к коттеджу. Элис держала открытку так, чтобы мы видели только адрес, а не исписанную сторону. С сильно колотящимся сердцем, но с виду совершенно невозмутимые, мы подошли к белой двери коттеджа.

Мы постучали, и дверь резко распахнулась.

– Ну? – спросила миссис Симпкинс.

Она говорила тоном, который в книгах называют «кислым».

– Нам очень, очень жаль, что мы испортили вашу репу, – сказал Освальд. – И мы попросим отца как-нибудь это загладить.

Миссис Симпсон буркнула, что не хочет быть никому обязанной.

– Мы вернулись, – продолжал Освальд со своей обычной невозмутимой вежливостью, – потому что почтальон по ошибке дал нам вместе с нашей почтой вашу открытку.

– Мы ее не читали, – быстро добавила Элис.

Зря она это сказала. Само собой, не читали, как же иначе! Но, возможно, девочкам видней, в чем могут заподозрить человека женщины.

Мать солдата взяла открытку (вообще-то выхватила, но вежливее сказать «взяла») и долго смотрела на адрес. Потом перевернула, прочитала написанное на обороте, очень длинно вдохнула и ухватилась за дверной косяк. Ее лицо стало ужасным, похожим на восковое лицо мертвого короля, которого я однажды видел у мадам Тюссо.

Элис все поняла, схватила солдатскую мать за руку и вскричала:

– О нет! Там ведь не про вашего сына Билла?

Женщина ничего не сказала, только молча сунула открытку Элис. Мы с Элис прочли ее – там и вправду говорилось про Билла.

Элис вернула открытку. Второй рукой она все время держалась за руку женщины, а теперь сжала ее ладонь и приложила к своей щеке, но не смогла вымолвить ни слова, потому что плакала навзрыд. Солдатская мать взяла открытку, оттолкнула Элис, но без злости, вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Уже уходя по дороге, Освальд оглянулся и увидел, что одно из окон коттеджа занавешено белым. Потом и на других окнах появилось белое. Жалюзи в коттедже не было – женщина занавесила окна фартуками и другой одеждой.

Элис проплакала почти все утро, и другие девочки тоже. Мы хотели что-то сделать для матери солдата, но что можно сделать для той, у кого застрелили сына? Это самое ужасное, что может быть – когда хочешь кому-то помочь в беде, но не знаешь, как.

И все же Ноэль наконец кое-что придумал.

– Наверное, павшим на войне солдатам не ставят надгробий, – сказал он. – Там, где он… Я имею в виду…

– Конечно, не ставят, – ответил Освальд.

– Может, вы решите, что это глупо, мне плевать, – продолжал Ноэль. – Но как думаете – понравится ли ей, если мы поставим ему надгробье? Не на кладбище, конечно, там нам не позволят такое сделать, а в нашем саду, там, где он примыкает к кладбищу?

Мы сказали, что он здорово придумал.

Вот что мы решили написать на надгробии: