И храбрый и роскошный капитан действительно все нам показал. Мы открыли ворота, он въехал в них на коне и показал, как сечь, делать выпады и отражать удары. По четыре вида каждого приема. Это было великолепно! Утреннее солнце сверкало на его блестящем клинке, а добрый конь стоял на лужайке, широко расставив ноги. Затем мы открыли ворота пастбища, и офицер проделал все снова, уже на скаку, словно мчался по кровавому полю брани в окружении свирепых врагов отчизны, и это было еще великолепней.

Мы горячо его поблагодарили, и он уехал, забрав с собой солдат. И, конечно, пушки.

Потом мы написали отцу, и он разрешил нам сделать, как мы задумали.

В следующий приезд солдат (на этот раз с ними не было пушек, только пленные арабы) подарки уже ожидали в тачке, а мы стояли на кладбищенской стене.

Смелый капитан немедленно приказал остановиться. Затем девочки имели честь и удовольствие вручить каждому солдату по трубке и по четыре унции табаку.

Мы пожали руку капитану, сержанту и капралам, девочки поцеловали капитана – не могу понять, почему девчонки целуют всех подряд, – и все мы прокричали «ура» в честь королевы. Все прошло замечательно! Жаль только, отца там не было и он не увидел, как много табаку и трубок можно купить на двенадцать фунтов, если заказывать напрямую со склада.

С тех пор мы больше никогда не видели тех храбрых солдат.

Зачем я все это рассказал? Чтобы объяснить, почему мы так увлеклись солдатами и почему рвались помочь бедной вдове, которая жила в белом коттедже заброшенная и одинокая.

Вдову звали Симпкинс, ее коттедж был сразу за кладбищем, по другую сторону от нашего дома. Каждый раз, когда мы приветствовали солдат, вдова стояла у калитки своего сада и наблюдала, а после криков «ура» вытирала фартуком глаза. Элис заметила этот скромный, но многозначительный жест.

Было ясно, что миссис Симпкинс нравятся солдаты, поэтому мы относились к ней по-дружески, но, когда попытались с ней заговорить, вдова отказалась вступить в беседу, а велела идти своей дорогой и не приставать. Освальд, со свойственной ему деликатностью и воспитанностью, заставил остальных выполнить ее просьбу.

Нас не обескуражил такой отпор. Мы навели осторожные справки и выяснили, что женщина плакала при виде солдат, потому что в апреле прошлого года ее единственный юный сын ушел на войну. При виде солдат женщина вспоминала о нем и плакала, ведь когда твой сын на войне, тебе всегда думается, что он убит, уж не знаю, почему. Не всех же солдат убивают. Если бы мой сын отправился на войну, мне бы и в голову не пришло, что он убит, пока мне об этом не рассказали бы. А с учетом того, что случилось после, я бы и тогда не поверил.

Разузнав все о миссис Симпкинс, мы созвали совет.

Дора сказала:

– Мы должны что-то сделать для этой вдовы, матери солдата.

Мы согласились, но спросили:

– Что именно?

– Если мы дадим ей денег, она может счесть это оскорблением своей гордости и патриотического духа, – сказала Элис. – Кроме того, вскладчину у нас наберется пенсов восемнадцать, не больше.

Мы добавили свои карманные деньги к присланным отцом 12 фунтам, чтобы купить табак и трубки.

– Может, сшить ей фланелевую юбку и просто потихоньку оставить на пороге? – предложила Мышка.

Но мы возразили:

– Кто же носит фланелевые юбки в такую погоду?

В общем, предложение не прошло.

Ноэль сказал, что напишет вдове стихотворение, но у Освальда было острое предчувствие, что миссис Симпкинс не поймет поэзии Ноэля. Многие ее не понимают.

– Почему бы не спеть под ее окном «Правь, Британия»[12] после того, как она ляжет спать? Как поют дети, когда ходят по домам в сочельник? – предложил Эйч-Оу.