».

Как будто в ответ на эту мысль, ветер за окном внезапно усилился. Его вой превратился в протяжный, ледяной стон, врывающийся сквозь щели в раме. Он гудел в печной трубе, скрёбся сухими ветвями по стене. И сквозь этот хаотический гул, этот голос самой пустоты и непостоянства, Леону отчётливо почудилось – нет, протянулось что-то иное. Не просто звук, а шелестящий выдох, просочившийся сквозь дребезжащее стекло:

'Э…ли…за?'

Имя. Висящее в ледяном воздухе комнаты №7. Спрошенный у ветра ответ на утверждение о иллюзорности территории? Призрак, взывающий из прошлого, записанного в колючих шрамах книги? Леон замер, книга тяжёлым камнем лежала на его ладони, а за окном ветер, словно насмехаясь, снова выл, сливаясь с шёпотом имени в один бесконечный, тоскливый звук забвения. Элиза. Иллюзия? Или единственная подлинная территория в этом отеле теней?

Сон упорно отворачивался от Леона. Он ворочался на скрипучей кровати, чувствуя, как пыль матраса въедается в лёгкие. За тонким стеклом окна бушевал не просто ветер – бушевал оратор. Он не выл, а изрекал. То протяжное, леденящее душу «у-у-у…», похожее на плач потерянной души, то резкое, как выстрел, «тук!» в само стекло. Невидимый кулак требовал впустить его внутрь. Каждый удар по стеклу заставлял Леона вздрагивать, его нервы были натянуты, как струны расстроенного инструмента.

Не в силах больше терпеть этот монолог пустоты, он сорвался с кровати. Пол под босыми ногами был ледяным. Подойдя к окну, он прижал лоб к холодному стеклу. Луна висела в разорванных тучах – не сияющий диск, а бледная, мутная отметина на небе. Её болезненный свет лизал пустырь за «Последним Приютом». И там, в этом призрачном сиянии, среди клубов взвихренной ветром пыли и сухого бурьяна, кружилась фигура.

Женская? Мужская? Неясно. Длинное, тёмное пальто, развевающееся, как крылья летучей мыши. Вспышки чёрных волос, мелькавших в вихре. Она двигалась не по прямой, а по спирали, бесцельно или в каком-то трансе, её ноги почти не касались земли, уносимые пылевым вихрем. Она казалась частью этого безумного ночного танца, порождением ветра и лунного наваждения.

Сердце Леона бешено колотилось где-то в горле. Не раздумывая, движимый внезапным, иррациональным порывом – то ли окликнуть, то ли изгнать – он рванул скобу и распахнул окно настежь.

Ледяной нож ветра вонзился ему в лицо, ворвался в лёгкие, выбивая дыхание. Глаза слезились от холода и пыли.

– Э… эй?! – вырвалось у него, больше похожее на захлёб, на предсмертный стон, чем на человеческий оклик.

Фигура замерла. Резко, как по команде. Пыль начала оседать. Она стояла теперь лицом к нему, хотя черт лица разглядеть было невозможно – лишь смутный, неясный силуэт в лунной мгле. Несколько томительных секунд тишины, нарушаемой только свистом ветра в ушах. Потом… медленно, очень медленно, как марионетка на невидимых нитях, фигура подняла руку. Не для приветствия. Рука была вытянута вперёд, указательный палец направлен – не на Леона, а сквозь него. Куда-то вглубь самой комнаты. Жест был неумолимым, как приговор.

Холодный укол предчувствия пронзил сердце смотрящего острее ветра. Он безропотно повиновался жесту. Медленно, скрипя позвонками, он обернулся.

В углу комнаты.

Там, где секунду назад зияла лишь пустота, сгущенная тень от комода…

Теперь стояла Она.

Анна.

Та самая, что являлась ему в кошмарах, мучительных и неотвратимых. Но теперь она была не сном. Она была здесь. Вода. Её светлое платье – то самое платье – было промокшим насквозь. Тёмным, тяжёлым, прилипшим к телу. С неё буквально лило.       Прозрачные струйки, тёмные пятна на ткани… Вода капала с кончиков её тёмных волос, с пальцев рук, свисавших как плети, стекала по складкам платья и падала на пыльные половицы с тихим, мерзким плюханьем… плюх… плюх.... Уже образовывалась небольшая, но растущая лужа, чёрное зеркало на полу, отражавшее тусклый свет лампы и жуткую фигуру.