– Был, милейший – ответил он просто, голос его стал ещё тише, ещё суше. – Давным-давно. Наносил на бумагу очертания гор, рек, городов… Пока не осознал одну фундаментальную ошибку. – Он медленно подошёл к комоду, его костяной палец с жёлтым ногтем лёг не на фотографию, а на свою собственную височную кость, постучав по ней. – Настоящие территории, уважаемый, самые важные и самые опасные для исследования, находятся не снаружи. Они – вот здесь. Внутри нас самих. – Его палец ещё раз стукнул по виску. – Мы все картографы, хотим того или нет. Каждый день, каждую минуту. Мы рисуем карты своей любви, отмечая на них оазисы счастья и пустыни разочарований. Мы чертим карты своих потерь… лабиринты, из которых нет выхода. Конечно же, мы составляем подробнейшие карты своих самых потаённых страхов. Самые точные, самые детализированные… и самые тёмные. Вот настоящие материки, которые стоит исследовать. Или… которых стоит бояться. – Он повернулся к двери, его тень, гигантская и уродливая, заплясала на стене с картой неизвестной земли. – Доброй ночи… и не забывайте о болоте.

После ухода Себастьяна, чьи шаги, эхом отдавались в пустом коридоре, Леон остался наедине с клеткой теней. Тишина в комнате нарушалась лишь потрескиванием старых балок и настойчивым завыванием ветра за тонким стеклом. Желая отвлечься от мрачных мыслей и предостережений о "мокрых воспоминаниях", он начал бесцельно осматриваться. Взгляд упал на ночной столик из тёмного, почти чёрного дерева, стоявший у кровати с прогнувшимся матрасом.

Потянув за липкую ручку ящика, Леон обнаружил под слоем пыли стопку пожелтевших, ломких телеграмм. Штемпели на них были стёрты временем, текст выцвел до нечитаемости – лишь обрывки фраз, похожие на крики утонувших кораблей: "...не опаздывай...", "...опасно...", "...прости...". Под этим архивом утраченных сообщений лежала книга и странный компас, стрелка которого медленно вращалась.

Тонкий том в потертом кожаном переплете цвета запекшейся крови. Золотое тиснение на корешке почти стёрлось, но на лицевой стороне ещё угадывались слова: «Логика иррационального». Ниже – имя автора, заставившее Леона вздрогнуть: Эмиль Чоран. Философ бездны. От книги веяло сыростью подвала, ладаном и чем-то ещё – горьким, как полынь.

Леон осторожно перелистнул страницы. Они были не просто прочитаны – они были прожиты. Изучены до дыр. Но не чернильными пометками на полях. Здесь работал другой инструмент. Страницы испещрены мельчайшими проколами, словно кто-то вышивал по бумаге тончайшей, острой иглой. На просвет, против тусклого света лампы, эти проколы складывались в причудливые, колючие узоры – абстрактные или напоминающие картографические символы? – и в слова. Комментарии. Не дополнения, а вызовы, выкрики в ночь.

Страница 45,

Под знаменитой цитатой:

 «Безумие – это маяк, чей свет виден только в шторм»,

кто-то выколол иглой, с яростной точностью, ответ:

«Маяки тоже лгут. Они зозывают к скалам».

      Слова казались не написанными, а выжженными на бумаге холодным огнём отчаяния.       Свет маяка – не спасение, а смертельная ловушка. Иллюзия надежды в самой гуще кошмара.

Леон перевернул хрупкую страницу, чувствуя, как мурашки бегут по спине.

Стр. 102.

Ещё один краеугольный камень:

«Карта не территория».

На полях рядом – не проколы иглой, а что-то иное. Глубокие, неровные борозды, как будто кто-то вдавливал текст ногтем, с бешеной силой, раздирая верхний слой бумаги до волокон. Словно хотел добраться до самой сути, до кости мира. И там, в этом акте почти варварского отрицания, выдавлено:

«Но территория – тоже иллюзия. Спроси у ветра