Когда он двинулся навстречу, выходя из-под зелёного ореола лампы, Леон увидел его хромоту. Старик опирался на трость с набалдашником в виде стилизованного глобуса, но это не помогало: левая нога, казалось, была не частью тела, а мёртвым грузом. Она волочилась за ним по пыльному полу гостиничного вестибюля, оставляя отчетливую, непрерывную борозду. “Совсем как плуг по непаханой целинеили как киль корабля по дну высохшего моря” подумал Леон.

– Вы давно здесь? – спросил Леон, следуя за Себастьяном к лестнице.

Его голос был слишком громким в гнетущей тишине, нарушаемой лишь шарканьем волочащейся ноги. Ступени, когда они начали подъём, заскрипели с таким надрывом, что звук походил не на дребезжание дерева, а на предсмертные стоны, вырывающиеся из самых недр здания.

– Довольно давно. – ответил Себастьян, и в его голосе слышалось нечто среднее между усталостью и мудростью тысячелетий. – Достаточно, чтобы понять одну простую вещь. Время… здесь не течёт, как река. Оно не линейно. Оно есть болото. Густое, тягучее, топкое. И знаете, что самое интересное в болотах? Пузыри. Газ накапливается в глубине, в иле прошлого, и вдруг – бульк! – всплывает пузырь. Вчерашний разговор, оброненный десятилетия назад. Завтрашний стук в дверь, который ещё не прозвучал. Всё смешалось. – Он с усилием вставил тяжёлый ключ в скрипящую скважину. Замок с грохотом повернулся. – Посему будьте осторожны, месье. Осторожнее с воспоминаниями. Особенно здесь. Они… мокрые. Скользкие. Могут выскользнуть из рук, раствориться в этом болоте. Или… – он распахнул дверь, и из темноты комнаты пахнуло холодом и пылью, – …или обернуться трясиной и затянуть с головой. Навсегда.

Комната №7 встретила Леона не просто темнотой, а ощущением тесной клетки, сплетённой из сгустившихся, практически осязаемых теней. Себастьян щёлкнул выключателем. Лампа под потолком мигнула раз, другой, и наконец зажглась тусклым, желтоватым светом, едва разгоняя мрак.

Он обернулся, и в этом свете, Леон впервые разглядел его лицо – измождённое, с кожей цвета старого пергамента, глубоко изрезанное морщинами, которые напоминали те самые трещины на фасаде. Но глаза… глаза были странно яркими, как два уголька, тлеющих в пепле.

Плафон, когда-то белый, теперь был плотно обтянут вековой паутиной, превратившейся в серый саван. Свет, пробиваясь сквозь эту паутину и слои пыли, отбрасывал на стены и потолок причудливые, постоянно меняющиеся узоры. Они напоминали не то очертания неизвестных материков с изрезанными береговыми линиями, не то схемы безумных лабиринтов, не то запутанные карты звёздного неба, видимого сквозь толщу грязного льда.

Взгляд Леона упал на массивный комод темного дерева, стоявший у дальней стены. На нем, в простой деревянной рамке, стояла черно-белая фотография. На ней был запечатлён молодой человек с острым, умным лицом и аккуратными усиками над уверенной улыбкой. Он стоял, уперевшись одной рукой на высокую чертёжную доску, а в другой держал точный инженерный циркуль, как рыцарь держит меч. Его взгляд был устремлён в будущее, полное ясных линий и точных расчётов. Леон узнал в нем Себастьяна. Контраст между этим уверенным юношей на фото и хромым стариком у двери был настолько разительным, что Леон невольно ахнул.

– Вы… вы картограф? – спросил он, указывая на фотографию и циркуль. Удивление заставило его забыть о мрачных предостережениях.

Себастьян, поправляя воротник своего вытертого бархатного пиджака, скользнул взглядом по изображению. В его тлеющих глазах мелькнуло что-то неуловимое – то ли грусть, то ли ирония, то ли отголосок давней гордости.