– Это моя остановка, – сказала она просто, без интонации, констатируя факт.

Она сделала шаг в проход, её фигура на мгновение заслонила тусклый свет лампы. Аромат полыни, горький и холодный, ударил Леону в лицо. Потом она повернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Двери со скрипом и шипением распахнулись, впуская внутрь порыв влажного ветра и яростный рёв ливня. Она шагнула в серую стену воды – и растворилась в ней мгновенно, как будто её и не было.

Автобус, с глухим стуком закрыв двери, на мгновение замер. Леон резко наклонился к мутному, запотевшему стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь водяные разводы. Остановка была не просто пустынной – она была воплощением забвения. Посреди бескрайнего, серого поля, залитого дождём, торчал одинокий, покосившийся щит. Ни домов, ни следов дороги, ни фонарей. Только безымянная грязь под колёсами и бесконечная стена воды по горизонту. На щите угадывались остатки какой-то надписи – краска выцвела, облупилась, стёртая временем и непогодой. Лишь одно можно было разобрать с трудом: цифры "143". Они висели в пустоте, как бессмысленный артефакт исчезнувшей цивилизации, код, потерявший шифр.

Леон почувствовал холодную волну недоумения, смешанного с тревогой.

– Здесь же ничего нет, – вырвалось у него, голос звучал глухо, почти безнадёжно, в гробовой тишине опустевшего салона. Это была не констатация, а протест против абсурда. Как можно выйти здесь? Куда идти?

Она уже стояла на верхней ступеньке, спиной к нему, к автобусу, ко всему миру расписаний и пунктов назначения. Капли дождя немедленно начали сливаться на её плечах, впитываясь в тёмную ткань. Она не обернулась. Только её голос, чёткий и спокойный, пробился сквозь шум ливня:

– Именно поэтому.

Дверь с резким, влажным шлепком и скрежетом механизма захлопнулась за ней, как печать. Леон инстинктивно прильнул к холодному стеклу, стирая ладонью участок запотевания. Он видел ее. Только секунду. Она сделала шаг с подножки в хлюпающую грязь, не надев капюшон, не ускоряя шаг. И тут же дождь, этот ненасытный серый великан, начал поглощать её. Сначала расплылись, потеряли форму очертания промокшего пальто, слившись с общей массой падающей воды. Потом растворились тёмные волосы, исчезнув в серой пелене. И наконец, сама её фигура стала прозрачной, неосязаемой. Остался лишь слабый, едва уловимый намёк на движение в том месте, где она должна была быть – лёгкое колыхание воздушных потоков, будто сильный порыв ветра всего лишь согнул высокую мокрую травинку в поле. И все.

– Едем дальше! – рявкнул кондуктор где-то сзади, его грубый голос, привыкший командовать и торопить, резко вернул Леона в реальность.

Грохот мотора усилился, автобус содрогнулся и начал медленно, нехотя отползать от гибельного места.

Леон не отрывал взгляда от того клочка грязи за окном. Он прижал ладонь к стеклу сильнее, как будто пытаясь коснуться ускользающего призрака, запечатать миг. Но на том месте, где она стояла секунду назад, теперь была только большая, мутная лужа. И в её неровной, дрожащей от падающих капель поверхности, как в кривом зеркале, отражалось низкое, свинцовое небо – равнодушное, бесконечное, вечное. Ничего больше. Только небо в луже. Взгляд, обращённый в никуда, ставший всем.

Леон чувствовал, как веки становятся тяжёлыми, словно кто-то положил на них тёплые монеты.

Он не осознал момента засыпания.

Пространство вокруг растеклось, как акварель под дождём. Внезапно он сидел не в «Икарусе», а в вагоне метро – том самом, где познакомился с Анной десять лет назад. Похожий запах – металла, кожи и чьих-то духов с нотками груши. Та же дрожь колёс под ногами. Только теперь вагон был пуст, если не считать тени в дальнем углу – высокой, безликой, слегка покачивающейся в такт движению.