Это заявление вызвало смятение. Сирона редко пользовалась своей властью, но, когда она это делала, даже старейшины не решались ей перечить. Варас нахмурился, но кивнул, признавая её право.

– Пусть будет так, – сказал он. – Завтра мы узнаем волю духов.

Праздник был безнадёжно испорчен. Постепенно люди начали расходиться, обсуждая произошедшее. Торин, пошатываясь, направился к своей хижине. Сура подхватила сына под руку, помогая идти. Их провожали взглядами – кто-то с сочувствием, кто-то со злорадством, кто-то с любопытством.

Проходя мимо Ренара, Торин на мгновение остановился. Их глаза встретились, и в этом взгляде не было просьбы о пощаде или страха – только обещание. Обещание, что эта история ещё не закончена.

– Ты пожалеешь об этом, – тихо произнёс Ренар, так, чтобы слышал только Торин. – Её ты не получишь никогда, а завтра потеряешь ещё больше.

Торин не ответил. Вместо этого он перевёл взгляд на Лиару, которая стояла поодаль, окружённая своими родственницами. Их глаза встретились через толпу, и девушка незаметно коснулась губ, передавая безмолвное послание. В этом жесте было столько нежности и обещания, что Торин почувствовал, как новые силы вливаются в его избитое тело.

Опираясь на мать, Торин медленно побрёл к дому. Ночь опустилась на деревню озерамцев, прерывая праздник и принося с собой тревожные сны и предчувствия перемен, которые неминуемо принесёт следующий день.

Утро пришло в поселение озеранцев с рассветными лучами, пробивающимися сквозь высокие дубы, окружающие небольшое селение, возникшее на руинах древнего мира. Тысячелетия прошли с момента падения металлических богов, и жизнь продолжалась, приспосабливаясь к новым условиям существования. Ветер нёс с озера запах свежести и влаги, перемешанный с ароматом коптящейся рыбы и лесных трав, развешанных пучками возле каждой хижины для защиты от духов и болезней.

Обменная площадь поселения, обычно спокойная в это время сезона, сегодня гудела от множества голосов, словно растревоженный улей. Воздух наполнялся многоголосым гомоном, смехом, спорами и возгласами торговцев, расхваливающих свой товар. Здесь толпились не только озеранцы в своих характерных одеждах из выделанных шкур и грубого холста, украшенных речным жемчугом и талисманами из рыбьих костей – каждый из которых был не просто украшением, но нёс глубокий сакральный смысл, передаваемый от поколения к поколению. Эти обереги рассказывали безмолвную историю древних верований, сохранившихся сквозь тысячелетия после Великого Падения.

По периметру площади, создавая живописное обрамление многолюдной сцены, расположились пёстрые шатры бродячих торговцев – выносливых, обветренных людей с дальних земель, чьи лица хранили следы бесчисленных путешествий и опасностей. Их глаза – проницательные и немного хитрые – видели такие дали, о которых большинство озеранцев могло только слышать в сказаниях. Тяжелогруженые повозки этих неутомимых странников были заполнены сокровищами, добытыми с риском для жизни: изысканными металлическими орудиями с тончайшей гравировкой, яркими красителями, которые невозможно было получить из местных растений, хрупкими стеклянными безделушками, переливающимися в солнечных лучах всеми цветами радуги, и множеством других диковинок, извлечённых из развалин древних городов – безмолвных свидетелей былого величия исчезнувшей цивилизации.

Среди общего многоголосого гула особенно выделялись громкие, звучные прощальные возгласы людей из соседнего рыбачьего поселения. Эти крепкие мужчины и женщины с лицами, загорелыми до цвета тёмного дуба от бесконечных дней, проведённых на открытой воде под палящим солнцем, уже энергично собирали свои многочисленные пожитки, готовясь к долгожданному возвращению домой после ежемесячного плодотворного обмена товарами с озеранцами. Их движения были размеренными и уверенными – движения людей, привыкших доверять своему телу в борьбе со стихией.