Храмовница Жоли протяжно выдохнула и уставилась на Фло Габинс. Муфель с серым лицом подался вперед. Лапа Ваки Элькаша сама собой опустилась вместе с кружкой, и та опять издала громкое «дук».

В глазах каждого, кто сидел за столом, отразилась надежда. Но Фло Габинс поспешила резко перебить дедушу:

– Ох-ох-ох, лишнее завернул. Не давай хода пустым обещаниям. Не дари надежду зазря. Нет чаев более, как и не было. Знаешь ведь, – и мамуша Фло закусила губы до красноты.

– Нет, значит? Мда. Даже в нашей деревне любили лечиться и бодриться чаями Фло Габинс. А моим сынушам мы в квартале торговцев особливо покупали чай добрых снов, – проговорил с нескрываемой горечью муфель с серым лицом.

– Силы в цветах нет или в лапах моих, неведомо, – сказала виновато храмовница. – Вместе с цветом шкурки и силы травницы покинули меня. Сколько ни пыталась, не возвращаются вспять.

Дедуша Пасечник прихлебнул из своей кружки, и лицо его передернулось. Он сжал кулачки, похвалил заново эль Ваки Элькаша и заговорил:

– Что ж, скажу вот чего. Большого волшебства подавно нет, забыл уж даже, было ль оно. Ничего, жили – не тужили. Мир без волшебства – это непростой, но живой мир. А вот мир без радости – такому миру долгой жизни не пожелаешь. Дурной такой мир. Жить в нем лихо лихое.

– Дедуша, дедуша, ох-ох-ох!– покачала головой Фло Габинс. – Ты ли такое говоришь? Уж не та ли окаянная морока тебя накрыла, что и несчастного Рыжика Роу на площади скрутила?

– А чего? И ничего не морока. Пороки то. Неведомы они были добрым ярким муфлям. Так вот сызнова поползли, – громко хлебнул дедуша эля, утер губы. – Старый я и помню окаянные времена, те, про какие вы и в книгах читать страшитесь. Дурно было. Пороки поднялись из нижнего мира и чуть не одолели всех. Но, хвала нашему Хранителю, все переменилось. Радостецветы повсюду зацвели. Вот разве есть такие богатства, что дороже радостецвета? Скажи, Вака Элькаш, – обратился он к рослому муфлю.

Тот помотал головой и приложился к своей кружке. Вака пил эль как воду. Жадно. И большие глотки проходили по его горлу и падали внутрь, но не утоляли жажды.

– Скажи ты, достопочтимая храмовница Жоли, – теперь хозяин жилища глянул на муфлишку в желтой юбке и платочке.

Та показала на горло, пожала плечами и отрицательно покачала головой.

– Скажи ты, папуша Ронз, – дедуша обернулся к муфлю с серым уставшим лицом. Муфель посмотрел исподлобья на всех и сказал глухим голосом:

– Есть. Дороже всего моему сердцу мои пропавшие сынуши.

Все приложили кружки к губам. Все, кроме мамуши Фло. За стенами жилища завыл ночной ветер, и где-то далеко застрекотала песнянка горемычная.

– Давай и мне кружку, – внезапно попросила гостья хозяина. – И эля давай. Спробую твой эль, Вака Элькаш.

Пока дедуша искал кружку в деревянном шкафу без дверец и наливал янтарную жижу из небольшой бочки, мамуша Фло решилась обратиться к незнакомому угрюмому муфлю.

– Чует сердце, велика твоя беда. Как зовут тебя, добрый муфель?

– Меня кличут папуша Ронз, – представился тот. Вся его одежда была сера, как и изможденное лицо. Глаза были блеклы и неживы. – Я и храмовница Жоли, мы из деревни Мшистых камней. Я бригадиром тамошним был.

– Верно ты сказал, бригадир Ронз, – мягко поддержала его Фло Габинс, – что толку от монет да украшений, когда они не помогут, не заговорят с нами голосами любимых, не обнимут их лапками. Все померкло. И солнце душ наших, и солнце Многомирья.

– Не от такой ли печали чаи твои, мамуша, силу потеряли? – предположил дедуша Пасечник и поставил перед ней кружку. – Не одна радость ушла, она и волшебные способности увела.