Тем временем рыжеголовый муфель пробрался ближе к остаткам храма и ловко вспрыгнул на первую ступень, встав впереди мамуши Фло.

– Чего разглагольствовать? – выкрикнул он, кривя рот. – Книг нет. Еды нет. Хранителя нет, а чужаки есть. Эй, Вака, ты вон сколько ртов привез, а едьбы привез ли? – Вака Элькаш развел лапами. И Рыжик Роу выпятил грудь и выпучил левый глаз, что пылал странным желтым огнем. – О чем и толкую. Прогнать всех пришлых!

Мамуша Фло сгорбилась, сжалась и глядела, как заколебалась площадь.

Вака Элькаш с недоумением застыл, как и Фрим Габинс. Рыжик Роу же, словно опившийся эля, взбивал воздух ершистой головой и лапами:

– А чего?! Лучшего не жди, когда жизнь впроголодь и в худых жилищах, – незабинтованный глаз его сверлил прихожан, губы дрожали, голова потрясывалась. – Вот я. Были у меня золотые волосы да пухлые щеки. Что ж теперь?! Жалкие рыжие колючки, да лицо бугристое от порезов, да глаз один. Дальше дурнее будет. Мне ли не видеть? Я вот что мыслю. Если муфли выращивали поля радости, то кто-то выращивает Черный Хобот, который питается всем плохим, вытягивает это от земли и становится больше и больше. Кто выращивает? Ведмеди, что появились? Великантеры, что по лесам шастают? Или муфли, что к нам прибились?

Муфли, собравшиеся перед храмом, стали крутить головами и разделяться на группы. Одни жались друг к другу, другие словно ждали какой-то команды.

– Не по нам это! Ты же наш, деревенский! Пожалей мамушины уши и свою душу! – вдруг опомнилась мамуша Фло, оттолкнула Рыжика Роу и выдвинулась вперед. Она взяла громыхало, что протянул ей Фрим, и голос зазвенел над гудящей и клокочущей толпой. – Сты-до-ба! Законы добрых муфлей не отменят никакие мороки! Или не муфли мы? Вот отчего все сбледнели?! Ни одного яркого муфля нет. Гляди, еще чуток, и бесцветным станет каждый муфель Многомирья!

Рыжик Роу попытался было вновь начать свои недобрые речи, но Вака Элькаш схватил крикливого муфля за грудки и спустил по ступеням. Рыжик вздрогнул, оказавшись в толпе, встряхнулся, как от наваждения, и стал недоуменно озираться. Его повязка съехала, обнажив заплывший глаз.

– Чего со мной такое было? Чего? Я ж ничего! Я чего?.. – спрашивал он блеющим голосом, но все посчитали верным отойти подальше от оскандалившегося. И несчастный муфель, вжав голову в плечи, остался стоять один. Здоровый глаз его, светившийся желтым огнем, потух, вернул свой прежний цвет, и весь рыжеголовый словно сдулся, скрючился и стих. – Хранитель раньше посылал мудры с Радужной горы. Кто ж теперь их будет слать? Все оттого, что живем и без благости, и без радостецветов, – сам себе оправдывался Рыжик Роу чуть слышно, глядя, как спускается к нему храмовница.

– Пока муфель жив, жива и радость, – твердо произнесла Фло Габинс и обняла несчастного. – Все доброе вернется, если каждый сохранит добро внутри своего муфликового сердечка.

Ночью Фло Габинс ворочалась. Забросив пустые попытки заснуть, муфлишка встала, надела теплое серое платье, накинула сверху легкую душегрею, собрала волосы за уши, протянула лапу к круглому светильнику, что недавно изобрел Фрим. Потрясла его, как растолковывал изобретатель, но металлический предмет не выпустил ни одной искры света. Мамуша отложила светильник и взяла проверенный надежный стеклянный фонарь, что стоял на табуретке у двери, торопливо зажгла внутри его стенок свечу да и вышла из дома.

Жилище дедуши Пасечника было на другом конце деревни. Дорога туда проходила через храмовую площадь, мимо развалин, что провожали фигуру муфлишки, закутанную в душегрею, черными окнами. На душе было тяжко. Но свет, что горел в окнах уцелевших и новых, наскоро собранных подобий жилищ, разгонял наступающую густую темень. Где-то, как и в фонаре мамуши Фло, мерцали свечи. А где-то дрожали тускло «фримовы светильники».