Не крошечное перышко пуховой подушки. Это было довольно крупное, идеально белое, упругое перо, какие бывают у больших птиц. У аиста? Название отеля всплыло в памяти. "Белый Аист". Символично до тошноты.

Но на кончике пера, там, где оно крепилось бы к крылу, была странная деталь. Капля чего-то черного, блестящего, застывшего, как слеза. Похоже на смолу. Или гудрон. Горячая черная смола на белоснежном пере. Этот контраст был таким же резким и неестественным, как трещина-молния на белой стене или птичьи лапы на решетке.

Анна смотрела на перо, и холодок снова пробежал по спине. Звуки не привиделись. Что-то или кто-то был здесь только что. Кто-то уронил этот странный, двусмысленный знак. Перо белого аиста, запятнанное черной смолой. Чистота и грязь. Жизнь и смерть.

Коридор оставался пустым и безмолвным. Но теперь эта пустота казалась не отсутствием, а присутствием чего-то скрытого. Чего-то, что оставило перо и исчезло за секунду до того, как она открыла дверь. Чего-то, что, возможно, наблюдало за ней прямо сейчас из-за одной из этих бесчисленных белых дверей.

9

Горничная Лика: Фарфоровое лицо, странная улыбка, мутное молоко, яйцо, хлеб. "Вы здесь третий день". Пульс под кожей (проволока?).

Анна все еще смотрела на перо с черной каплей, когда краем глаза уловила движение в конце коридора. Она резко подняла голову, сердце снова сжалось в ожидании чего-то ужасного. Но это была всего лишь… горничная?

Женщина в строгом темно-сером платье и белоснежном переднике медленно двигалась по коридору в её сторону, неся поднос. Она шла почти бесшумно по толстому ковру, её фигура казалась призрачной в тусклом свете. Подойдя ближе, она остановилась в нескольких шагах от двери Анны.

Лицо горничной было поразительным. Гладкое, безупречно белое, оно напоминало дорогой фарфор – ни морщинки, ни пятнышка, ни единого изъяна. Черты лица были тонкими, почти кукольными, но глаза… Глаза были большими, темно-карими, и смотрели с каким-то пустым, немигающим спокойствием, которое вызывало мурашки. На губах играла улыбка. Но это была странная, застывшая улыбка, не доходящая до глаз, словно нарисованная на маске. Она придавала лицу выражение не радушия, а чего-то искусственного, манекенного.

Горничная держала перед собой старый, потускневший металлический поднос. На нем стоял простой, почти спартанский завтрак: стакан с какой-то белесой, мутной жидкостью, похожей на разбавленное молоко или сыворотку; одно-единственное вареное яйцо в грубой керамической подставке и толстый ломоть серого, ноздреватого хлеба. Ни масла, ни джема, ни чашки кофе. Еда для заключенного, а не для гостя отеля.

– Ваш завтрак, гостья, – произнесла горничная. Голос её был ровным, мелодичным, но таким же безжизненным, как и улыбка. Никакой интонации, никакого человеческого тепла. – Меня зовут Лика.

Анна молча смотрела на неё, на поднос, потом снова на её фарфоровое лицо. Она не знала, что сказать. Спросить про перо? Про стон? Про то, какого черта здесь происходит? Но слова застряли в горле. Лика же, казалось, совершенно не замечала её растерянности или подозрительности.

– Вы долго спали, – продолжила Лика всё тем же монотонным голосом. – Почти не выходили из комнаты. Это хорошо. Отдых вам нужен. Вы здесь уже третий день.

Третий день?

Слова упали в тишину коридора, как камни. Анна оцепенела. Третий? Нет, не может быть. Она только что проснулась. Это был её первый день… Или первый кошмар? Она точно помнила ощущение пробуждения, звон стекла… Или нет? Время в этом месте текло иначе? Или её память давала сбои, подтасовывала факты, как подделанный почерк в письме?