Порез Патрисия Маккормик

© В. А. Ионова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука^>®

Посвящается Меган

Ты говоришь, только я решаю – рассказывать или нет. Ты наклоняешься, ставишь передо мной коробку с бумажными платочками, и твое черное кожаное кресло издает стон, будто оно живое. Как будто это та самая корова, которой оно было, пока кто-то не убил ее и не сделал из нее кресло для кабинета мозгоправа в психушке.

Ты скрещиваешь обтянутые чулками ноги, и чулки шуршат.

– Ты помнишь, с чего все началось? – спрашиваешь ты.

Я точно помню.

Последнее соревнование по пересеченке, и я только что преодолела шестикилометровую[1] отметку. Меня обогнали все, как неделю назад и две недели назад тоже. Все – за исключением одной девочки из другой команды. Только мы вдвоем оставались на последнем участке маршрута – там, где тропа петляет по лесу и выходит к задней стене школы. Наши косые тени скользили по земле; мало-помалу они слились в одну, а потом ее тень обогнала мою.

Передо мной мелькали подошвы ее кроссовок – вверх, вниз, одна, потом другая, ребристая сетка, перевернутое вверх ногами название бренда. Мои шаги стучали в такт ее шагам. Мои ноги ступали туда, где только что были ее ноги. Она сворачивала, я сворачивала. Она вдыхала, я вдыхала.

А потом она исчезла.

Я даже представить ее себе больше не могла. Но что напугало меня, по-настоящему напугало, так это то, что я не помнила, в какой момент перестала ее видеть. Тогда я поняла: если я не вижу ее, то никто не видит меня.

В стороне проплывали звуки соревнования. Свисток. Слабые, приглушенные перчатками хлопки. Я по-прежнему бежала, но уже не по маршруту, удаляясь от финиша, – через парковку с машинами, мимо флагштока, мимо вывески «ДОМ ЛЬВОВ»[2]. Мимо закусочных, автосервисов и магазинов бытовой техники. Мимо новых домов и мимо парка. Пока каким-то образом не оказалась у въезда в наш жилой квартал.

Уже начинало темнеть, я замедлила темп и пошла шагом вдоль домов с желтыми квадратами окон, за которыми матери готовили ужин, вдоль домов с голубыми квадратами окон, за которыми дети смотрели телевизор, – к нашему дому с пустой парковкой и выключенным светом.

Я вошла и нажала на выключатель. Взрыв света. Кухня сползла в сторону, потом вернулась на место.

Я прислонилась к двери.

– Я дома, – сказала я в пустоту.

Комната качнулась влево, потом вправо, потом выровнялась.

Я вцепилась в край обеденного стола и попыталась вспомнить: мы перестали здесь есть, потому что стол всегда был завален каким-то хламом, или стол всегда был завален каким-то хламом, потому что мы перестали здесь есть?

На столе лежали рулон фетра, клеевой пистолет, ажурная салфетка, каталог «Крафтовая кухня». Рядом с каталогом – специальный нож для рукоделия, на рукоятке слово «Exacto». Гладкий, наподобие перьевой ручки, а на конце – треугольное лезвие. Я взяла его и приложила лезвие к салфетке. Крошечные узелки разошлись тут же. Я тронула лезвием ленточку, обвязанную вокруг столешницы, и нажала, совсем чуть-чуть. Лента распалась на две части и бесшумно соскользнула на пол. Тогда я приложила лезвие к своей ладони.

Кожу на голове начало покалывать. Пол вздыбился мне навстречу, мое тело куда-то повело спиралью. Потом я оказалась на потолке, смотрящей вниз в ожидании, что будет дальше. А дальше было то, что идеально ровная полоска крови выступила из-под лезвия. Полоска раздулась в длинный толстый пузырь, роскошный алый пузырь, который становился все больше и больше. Я наблюдала сверху, ждала, насколько он увеличится, прежде чем лопнет. Когда он лопнул, мне стало кайфово. Я наконец-то почувствовала себя довольной. А затем – измотанной.

Впрочем, тебе я ничего этого не рассказываю. Просто прижимаю локти к телу. Мой мозг быстро перематывает видео вперед. Видео без саундтрека.

В конце концов ты вздыхаешь, встаешь и произносишь:

– На сегодня наше время вышло.

Дважды в день у нас Группа. Если верить брошюрке, которую выдают в приемной, групповая терапия – «краеугольный камень лечебной философии» здесь, в «Горе и псих-ты». Так-то это место называется «Море и пихты», хотя тут нет ни моря, ни пихт. Моя соседка по комнате, Сидни, переделывает все названия, это она придумала «Псих-ты». Меня она прозвала ЛМ – «лечебное молчание».

Мы, кстати, считаемся тут гостьями. А наши проблемы – затруднениями. Большинство девчонок здесь с анорексией. Это у нас гостьи с пищевыми затруднениями. Некоторые наркоманки. Это гостьи с наркологическими затруднениями. Остальные типа меня – всякие прочие психи. Мы гостьи с поведенческими затруднениями. Медсестры называются сотрудницами. Само место – реабилитационным центром. А не психушкой.

На Группе нет специального распределения мест, но люди сами рассаживаются по типу своих затруднений. Те, которые про еду, – Тара, ужасно тощая девчонка, которая вечно носит бейсболку, чтобы прикрывать голову там, где у нее выпали волосы; Бекка, еще одна жутко худая девчонка, которая носит детские белые колготки, и они морщатся у нее на щиколотках, а перевели ее сюда прямо из больницы после сердечного приступа; и Дебби – очень, очень толстая девушка, которая говорит, что она здесь дольше всех, – все они сидят на пластиковых оранжевых стульях рядом с Клэр, ведущей Группы. Гостьи, злоупотребляющие веществами, – Сидни, которая утверждает, что у нее зависимость от всех когда-либо испробованных наркотиков, и Тиффани, которая выглядит нормальной, но, вообще-то, находится здесь, чтобы не идти в тюрьму за курение дури, – сидят вместе по другую сторону от Клэр.

Я сижу отдельно от всех, выбираю самый дальний от Клэр и самый ближний к окну стул. Окно всегда закрыто, хотя здесь вечно градусов сто. Сегодня, когда Клэр предлагает кому-нибудь начать, я решаю заучить, в каком порядке стоят машины на парковке. Коричневая, белая, синяя, бежевая. Коричневая, белая, синяя, бежевая.

– Итак, дамы, – говорит Клэр. – Кто будет первой? – Клэр складывает пальцы в подобие маленькой палатки и ждет. Я на своем обычном месте отклоняюсь назад, исчезая из ее поля зрения.

Тара крутит волосы, Дебби разглаживает на животе свитшот, Бекка сползает со стула и усаживается на ковре рядом с Дебби, поджав под себя ноги в стиле девочек-скаутов. Никто не отвечает.

Дебби жует свою жвачку для похудения. Тиффани, которая зачем-то вечно носит сумочку через плечо, теребит ее застежку.

– Ну же, смелее, – говорит Клэр. – Вчера был день посещений. Наверняка есть что рассказать.

Я добавляю к своему списку новые машины. Коричневая, белая, синяя, бежевая, зеленая, красная. Коричневая, белая, синяя, бежевая, зеленая, красная.

– Ладно, ладно, – говорит Дебби, как будто все уговаривали ее что-то сказать. – Я могу начать.

Тут и там ерзанье. Тиффани закатывает глаза. Тара, которая настолько ослабела от голода, что на Группе все время прислоняется головой к стене, закрывает глаза и задремывает.

– Это было ужасно, – говорит Дебби. – Не для меня. А для бедной Бекки. – Она мягко сжимает хрупкое Беккино плечо. – Вот погодите, я расскажу вам, как…

Тиффани вздыхает, ее громадная грудная клетка поднимается и опускается.

– Не для тебя, да, Дебби? Тогда почему это вчера вечером я видела, как у сестринского поста ты умоляла проводить тебя к торговому автомату?

Дебби краснеет.

– Что ты все время рвешься обсуждать чужие проблемы? – говорит Тиффани. – Как насчет своих? Твой-то день посещений как прошел, а, Дебби?

Дебби смотрит на нее.

– Да нормально.

– Точно? – говорит Сидни довольно недобро.

– Точно, – говорит Дебби.

– Хрень полная, – говорит Тиффани. У нее изо рта вылетают крошечные капли слюны.

Для Дебби это ругательство. Она ненавидит, когда ругаются. Температура в комнате поднимается до ста десяти.

– Дебби, – сурово говорит Клэр, – что ты чувствуешь, когда Тиффани так выражается?

Дебби пожимает плечами:

– Да мне все равно.

Сидни наставляет трясущийся палец на Дебби.

– А вот и не все равно, – говорит она. – Тебя это бесит. Почему ты не признаешь это, Дебби?

Все ждут.

– Ну, я бы предпочла, чтобы она не ругалась. – Дебби обращается к Клэр.

– А чего ты на меня не смотришь? – говорит Тиффани. – Чего ты не скажешь: «Тиффани, мне не нравится, когда ты говоришь хрень. Не могла бы ты следить за своим долбаным языком?»

Тара хихикает. Сидни пытается не хихикать.

Губы Дебби вытягиваются в узкую полоску – подобие улыбки, потом ее подбородок начинает дрожать; я вытираю ладони о джинсы.

– Я знаю, вы все ненавидите меня, потому что я не такая, как вы, – говорит она. Она очень старается не расплакаться, и от этих усилий ее лицо сильно краснеет.

– Я не ненавижу тебя, – говорит Бекка, поворачиваясь в сторону Дебби.

– Не знаю, как вы все, а я хочу окончить программу, – говорит Дебби. – Я не хочу вечно сидеть тут и слушать, как люди жалуются на свое поганое детство.

Тиффани поднимает руки вверх типа «я сдаюсь».

– Кто-нибудь хочет что-то добавить? – спрашивает Клэр.

Я сижу совершенно неподвижно. Клэр – сущий ястреб в том, что касается языка тела. Грызешь ногти – хочешь высказаться. Наклоняешься вперед – хочешь высказаться. Отклоняешься назад – хочешь высказаться. Я не шевелюсь.

Сидни покашливает.

– Мне все равно, можем поговорить о моем дне посещений, – говорит она.