По правде говоря, я совершенно не против, чтобы Ума меня сопровождала. Мне, вообще-то, нравится слушать скрип наших кед по полу коридора и не беспокоиться о том, что Ума попытается заговорить со мной. Кажется, и Уме нормально сопровождать меня, потому что, когда мы приходим к твоему кабинету, она иногда зависает там ненадолго, хотя, строго говоря, не обязана.

После ее ухода в коридоре только я и маленький пластиковый НЛО на полу перед твоим кабинетом. Миссис Брайант, которая показывала мне все в первый и день и которую я с тех пор ни разу не видела, сказала, что НЛО (он выглядит как пластиковый колпак для вечеринок, только с моторчиком внутри) называется генератор белого шума. Она сказала, у всех терапевтов стоит такое перед дверями, чтобы люди в коридоре не слышали, что говорят другие гости в кабинете. (Впрочем, НЛО не глушит вопли и рыдания.)

Поскольку я не разговариваю (а также не воплю и не рыдаю), ты могла бы и выключить НЛО на время нашей сессии: так «Псих-ты» сэкономил бы на электричестве. Я размышляю, не сказать ли тебе об этом, но ведь тогда потребуется заговорить, а значит, потребуется включить НЛО.

Ты открываешь дверь и приглашаешь меня войти. Я думаю, как было бы славно прилечь на диван и подремать ближайший час, но просто сажусь на свое обычное место – в самом дальнем углу от тебя и твоего кресла из мертвой коровы. Ты садишься и спрашиваешь о дне посещений.

– Как все прошло?

Я изучаю твои туфли. Маленькие черные ведьминские туфли с серебряными пряжками.

– Как прошла твоя встреча с семьей?

Похоже, туфли сделаны из ткани, и они слишком изящные для реального мира.

– Ты хочешь мне что-нибудь рассказать?

Я прикидываю, не сказать ли какую-нибудь полную глупость. Что-нибудь настолько нудно-нормальное, чтобы ты наконец сдалась и оставила меня в покое. Я думаю, не сказать ли, что моя мама пришла в своем нарядном шерстяном пальто – в том, которое она надевает в церковь и на прием к врачу. Или, может, сказать тебе, что она выглядела усталой, как люди «ДО» на картинках «ДО» и «ПОСЛЕ» в ее журналах. Или как она начала массировать лоб, едва зашла в приемную комнату.

Сэм выглядел одновременно испуганным и взбудораженным. И кажется, он еще тощее, чем раньше; на нем был объемный красный свитшот, но ингалятор в кармане рубашки под свитшотом все равно торчал бугром. Он дал мне обнять себя, а потом сунул мне в руки открытку.

– Это тебе, я сам сделал, – сказал он.

Вся открытка была в кошках. Кошки танцуют. Кошки прыгают на скакалке. Кошки пьют чай. Кошки играют в баскетбол.

«Для третьеклассника Сэм отлично рисует. – Я воображаю, как разговариваю с тобой этак вдумчиво и спокойно. – Но с правописанием у него беда». На открытке – я спрятала ее под матрасом у себя в комнате – написано: «Надеюс, тибе лудше». И подпись: «Сэм и Лайнус».

«Лайнус – наша кошка», – объяснила бы я тебе. Ты бы понимающе кивнула, а я бы пустилась в дальнейшие разъяснения, мол, Лайнус теперь приходится жить на улице, так как доктор сказал, что Сэм болеет в том числе из-за нее. Я бы рассказала, что мы назвали ее Лайнус, хотя она девочка, потому что котенком она имела привычку таскать в зубах носок. Носок выглядел как «безопасное одеяло», и мы назвали ее Лайнус[4]. Я бы рассказала все это. Ты бы улыбнулась. Мы бы поболтали о том о сем. Вот только я не болтаю, ни о том, ни о сем.

Странно было ничего не сказать Сэму, когда он вручил мне открытку. Я просто погладила его по голове. Потом мама начала всхлипывать, и это дало мне предлог отойти – чтобы принести ей коробку с бумажными платочками с журнального столика. «Что в этом месте хорошего, – сказала бы я тебе, – так это то, что здесь повсюду стоят коробки с платочками».